За этим последовала тишина, пока я наконец не произнёс:
— Спасибо, Роуз.
— Ты всё это уже знал, — ответила она.
— Мне нужно было это услышать от кого-то, чьи сердце и разум не затмевает гнев.
Она слегка улыбнулась:
— Рада помочь, но не заблуждайся, будто я полностью объективна. Я, как и все остальные, страдаю от желания моего внутреннего зверя, и от тоски иррационального сердца.
Усталость начала подтачивать моё сознание, но я не мог не удивиться:
— Даже ты, Роуз? Я никогда не знал никого с настолько ясным и проницательным умом, как у тебя. Я всегда думал, что ты живёшь без сомнений, уверенная в своих решениях, непогрешимая в твоём самообладании.
На её лице мимолётно мелькнула тень:
— Вечный поэт, да, Морт? Даже полумёртвый, ты нанизываешь слова друг за другом подобно жемчужинам. Ты мне льстишь, но ты знаешь не хуже меня, что превосходящий ум столь же часто является как благословением, так и проклятием — и уж точно не даёт защиты от шёпота сердца.
Я воспринимал её слова то чётко, то смутно. Меня вот-вот готов был снова накрыть сон. Слишком расслабившись, я задал вопрос, который в обычных обстоятельствах я озвучить бы не осмелился:
— А ты когда-нибудь испытывала искушение, Роуз? Когда Дориан ещё был жив, или потом?
Она вздохнула:
— Дориан был идеальным во всех отношениях — мне до него далеко. В юности я была им увлечена, как молодая женщина я его безнадёжно любила, и никакие жизненные препоны не могли заставить меня любить его меньше. Я посвятила себя ему, и последовавшие за его смертью годы были длинными и трудными.
Она умолкла, а я заснул — моё сердце наконец освободилось от терзавшей меня вины.
Во сне я ощутил призрачное касание на моих губах, и в тумане эхом разлился голос Роуз:
— Но я — лишь человек, Морт. Я испытывала искушение и до, и после, но любовь не настолько проста. Моя любовь — к моей семье, к твоей семье, и она слишком сильна, чтобы позволить мне причинить кому-то из них боль только потому, что я хочу другого.
Глава 11
Когда я проснулся, Роуз не было, но была Алисса… и в её руках была ещё одна чашка ужасного чая из одуванчиков. Вскоре после этого вернулась Пенни, и весь конец дня члены моей семьи то приходили, то уходили. Моя мать, Айрин и Коналл, Мойра — даже Хампфри принесли меня повидать.
Учитывая моё нездоровье, вынести это было трудно — но я не жаловался. Вместо этого я спросил у Пенни насчёт одного заметного исключения:
— А где Мэттью?
Она вздохнула:
— Работает над одним проектом.
— А-а.
— Для тебя, кстати говоря, — добавила она.
— Для меня?
— Портал в покои Королевы в Албамарле, — объяснила Пенни. — Я упомянула ему об этом, и он решил самостоятельно с этим разобраться, вместо тебя. Он не хочет в этом сознаваться, но мне кажется, что так он пытается помочь. Вычеркнуть что-то из списка твоих долгов…
В дверь постучали. Пенни встала, и открыла её, обнаружив стоявшую снаружи Элиз Торнбер.
— Пора проверить нашего пациента, — с лёгкой улыбкой сказала пожилая женщина.
Я застонал, не вставая.
Пенни приглашающим жестом широко махнула рукой:
— Тогда оставлю его на тебя. Мне нужно разобраться с парой дел. Дай мне знать, когда закончишь, и я вернусь. Мы стараемся, чтобы рядом с ним всё время кто-то был. — Она вышла и закрыла дверь раньше, чем я успел возразить — оставив меня наедине с дьявольской старушенцией.
Но вслух я Элиз «старушенцией» никогда не назвал бы. Она была матерью Дориана, и во времена нашей юности за произнесение таких слов можно было и ремня схлопотать. Она в те годы твёрдо следила за дисциплиной — как своего сына, так и, в моём случае, чужого.
— Добрый вечер, Лорд Камерон, — жизнерадостно произнесла она. Формальное обращение было притворным — как и её веселье. Это значило, что у неё для меня было заготовлено что-то ужасное. И Пенни оставила меня с нею наедине! Это лишь подтвердило мои подозрения: все женщины в моей жизни сговорились. Они вознамерились меня угробить, а Элиз была их лидером, и главной мучительницей.
— Я выпил весь чай, который они мне давали, — сказал я в свою защиту.
— Угу, — равнодушно промычала она. Затем злодейка задрала одеяло в ногах моей кровати, открыв мои ступни холодному воздуху. Пока я дрожал, она бесстрастно осмотрела мои ноги, а затем снова накрыла их. Разумному человеку подумалось бы, что этого хватит, однако затем она откинула одеяло с моей груди:
— Повернись на бок, — приказала она.
Я попытался.
Когда мне это не удалось, она мне помогла — её худые руки были одновременно сильнее и мягче, чем можно было подумать. При её поддержке я смог лечь на бок, хотя в процессе и издал несколько громких стонов. Она задрала мою рубашку, и с минуту изучала мою спину. Затем она начала легонько тыкать меня пальцами то тут, то там. Когда она добралась до нижней части моей спины, я невольно вскрикнул.
Она остановилась, и вернула мою рубашку на место. Затем она снова уложила меня на спину, и накрыла меня, подоткнув одеяло, будто я был маленьким ребёнком. После чего села, и принялась молчать.
Молчание тянулось некоторое время, отчего мне стало слегка не по себе. Элиз была в некотором роде природным явлением — волевая и неукротимая. В молодости она была Вечерней Леди, отравительницей, проституткой, и убийцей. Позже она вышла за Грэма Торнбера, и снова вступила в респектабельные ряды высшего света и дворянства, но полученные ранее уроки так и не забыла. Будучи Леди Торнбер, она никогда не боялась запачкать руки, и часто использовала свои навыки для лечения раненых и облегчения боли умирающих.
Но сейчас она выглядела просто старой… сломленной. Совсем не так себя держит леди, пытающаяся подбодрить или поддеть пациента ради улучшения его настроения.
— Как у тебя с головой, Мордэкай? — внезапно спросила она. — Мысли по-прежнему ясны?
— Достаточно ясны, — ответил я. — Я много сплю, но поболтать какое-то время могу, если ты об этом.
— Многие врачи не сказали бы тебе то, что сейчас скажу я. Они бы сперва поговорили с твоими родными, — начала она. — Впрочем, я считаю, что большинство из них — дураки. Если у тебя в голове всё ещё ясно, то решать нужно именно тебе.
— Слушай, Элиз…
— Ш-ш-ш! — огрызнулась она.
— Да, мэм, — мгновенно отозвался я. Детские привычки так просто не изжить.
— Это нелегко мне даётся. Я слишком многих потеряла — больше, чем положено женщине: мужа, сына, Марка, Джинни, Джеймса, и больше друзей, чем я могла бы сосчитать. Всякий раз это происходит иначе, но что я поняла за долгие годы, так это то, что по возможности лучше не притворяться. Честный разговор и честные прощания оставляют гораздо меньше сожалений у тех, кто остаётся. Понимаешь?
