— «Семя вернулось, и вместе с ним приходит время начал».
Не самое благоприятное приветствие. Но фразу я запомнил. Она может пригодиться в следующий раз, когда кто-то из моих детей вернётся домой после совершения какой-нибудь глупости.
— «У меня новости с той стороны границы», — отозвался я.
— «Подойди ближе, чтобы мы могли соединиться», — сказал Старейшина.
Я нахмурился:
— «Прости, но я не в настроении. Поговорить мы вполне можем и на таком расстоянии».
Не было никакого предупреждения. Чувство опасности, которому я только недавно начал доверять, полностью меня подвело. Разум старейшины обрушился на меня подобно лавине. Он был массивным, мощным, и почти непреодолимым.
Но если в чём у меня и был опыт, так это в обращении с тем, что полагалось непреодолимым. Я не зря заслужил прозвище «губитель богов». Усилив щит, я взял посох, и очертил его кончиком импровизированный круг с нами в центре. Затем использовал его в качестве основы для гораздо более крепкого щита.
Роуз уже потеряла сознание, и вид её обмякшего у моих ног тела меня разозлил, что помогло подкрепить моё природное упрямство. Я влил в щит всё, что мог, но этого не совсем хватало.
Воля старейшины просочилась через мой щит, и её силы всё ещё хватало, чтобы превратить мои колени в студень. Я даже не мог высказать ему какой-нибудь из моих обычных колкостей в ответ. Любое усилие для общения ещё больше открыло бы меня для его довлеющего доминирования.
— «Тебя необходимо изучить». — Слова эхом отразились в моём разуме, ещё больше затрудняя мышление. Но особо думать мне не требовалось — я был в этой ситуации не впервые. Из последних сил сосредоточившись, я приготовился искать разум камня.
Вспышка боли ударила по мне, когда что-то пронзило подошвы моих ступней. Я в ужасе осознал, что тонкие, похожие на корни ростки пробили мою кожу, и ползли вверх по моим ногам, изнутри.
— «Плод созрел. Расслабься, дитя. Быть может, вместе мы ещё спасём этот мир».
Моя защита схлопнулась. Прямой контакт старейшины обошёл все мои защитные меры, и я едва мог думать под его мощным принуждением. Его корни росли вверх, ветвясь в моих ногах, проникая в туловище. Вскоре они должны были добраться до моего мозга, и я почти не сомневался в конечном результате.
— Ты убиваешь меня, — выдавил я.
— «Мощь Тириона, дар Иллэниэлов, и порча Тиллмэйриаса сошлись и объединились в тебе, дитя. Лишь этой жертвой можно спасти мир. Возрадуйся оказанной тебе чести».
Отбросив попытки сопротивляться, я раскрыл разум, и потянулся к земле, ища убежища в камне. Моя боль растаяла до незначительности вместе с ростом моего «я». Воззвав, я потянул вверх горную породу, перерубая росшие под нами корни и окружая нас с Роуз массивным каменным куполом.
Но старейшина не собирался легко сдаваться. Он впился в камень корнями, казавшимися твёрже железа, прорываясь и проламываясь к нам.
— «Мощи Тириона не хватит, дитя. Лишь порча Тиллмэйриаса может нас спасти», — сказал старейшина.
Мне нужно было больше, но зайдя слишком далеко, я мог потерять себя, или, что хуже, убить Роуз просто по недосмотру. «Мне нужно больше места», — осознал я. Поэтому я пошёл вперёд, к дереву, позволяя моей плоти и крови пройти через защищавшую нас каменную оболочку.
Под горами текли реки огня, при необходимости я мог призвать их.
— «Тебе не победить», — предостерёг старейшина. — «Сожжёшь нас — и мир умрёт, ибо я — Кион».
Кион? Это имя заставило меня приостановиться, поскольку на эроллис оно означало «врата». Тёмных Богов называли кионтара, хранителями врат.
— «Теперь ты начинаешь понимать», — сказал у меня в голове старейшина. — «Убьёшь меня, и мир расколется. Не выживет ничто. Ты несёшь в себе порченный плод. Дай его мне, чтобы я мог исполнить предназначение веков. Мир будет спасён лишь посредством твоей смерти».
Мне нужно было подумать, а это становилось трудно, поэтому я сжался, отступив из более глубоких частей земли, уменьшаясь в размерах, пока не стал лишь человеком… с небольшой добавкой, балансируя на грани между человеком и разумом камня. Корни старейшины снова меня нашли, и начали вгрызаться в мою плоть, но мой разум ему было не достать. Я представлял из себя сущность с чистой логикой и почти без эмоций.
У меня в голове сложились сразу несколько вещей. Если старейшина был вратами, то он вполне мог являться опорой, управлявшей пространственными границами, делившими мир на множество частей. Уничтожение Киона могло заставить всё развалиться, и это скорее всего привело бы к катастрофе. Предостережение старейшины не было преувеличенным.
Порча, о которой он всё время твердил, скорее всего была налётом пустоты, оставшимся следом шиггрэс, который я так и не смог стереть до конца. Старейшина почему-то хотел его, и было похоже, что его предпочтительным методом получения желаемого было поглотить меня.
«Ладно», — подумал я. «Ты хочешь пустоту, и я тебе её дам, но поглощать здесь буду я». Моё физическое тело почти пропало, превратившись в спутанный клубок мяса, костей и растительной массы, но сердце каким-то образом продолжало биться.
Поэтому я сосредоточил своё внимание на песне смерти, и позволил своему сердцу остановиться. Когда я почувствовал холодное касание пустоты, мой разум, странное дело, стал более человечным. Смерть — часть жизни, ждущая каждого в конце существования. Она не была незнакомкой. Разум камня растаял, и на его место вернулся мой гнев, горький и жестокий.
— «Да!» — воскликнул старейшина. — «Питай его. Дай нам плод порчи».
Я всегда любил угождать людям, но сегодня я решил открыть новые горизонты, и угодить дереву.
— «Буду рад поделиться», — мысленно объявил я. — «Но не так, как ты ожидаешь».
Вцепившись в корни старейшины, уже бывшие в моём теле повсюду, я начал пить его жизнь, поглощая её подобно умирающему от жажды человеку.
В прошлом я думал, что высшая форма наслаждения — это поглощать человеческую жизнь. У меня были кошмары от одних только воспоминаний об этом. Ужасные сны, которых я страшился, и которых я одновременно алкал. Поглощение старейшины Ши'Хар приносило гораздо больше удовлетворения.
Кион боролся, сначала попытавшись убрать корни, а затем заорав у меня в голове, умоляя остановиться:
— «Отступись! Если ты сделаешь это, то женщина умрёт!»
Но старейшина не понимал, как работал мой разум. В пустоте остальные люди не представлялись мне чем-то особенным, с моральной точки зрения. Вообще, если бы у меня было время на размышление, то я наверняка нарёк бы Роуз новым именем, и имя её было бы «десерт». В тот момент меня почти ничто не заботило кроме заливания в себя жизни старейшины.
Но логика моя осталась, и я знал, что на самом деле не хотел её смерти, хотя это и казалось мне неразумным в тот момент.
