Себя самого скромный Лампорт видел императором: его должны были избрать на этот высокий пост благодарные жители новой Мексики. Заранее готовя будущую избирательную кампанию, Уильям даже начал распускать слухи, что является внебрачным сыном прежнего испанского короля и сводным братом Филиппа IV, так что имеет некоторые права на престол. Будущий монарх даже придумал себе величание: «Долгой жизни дону Гийену, нашему императору, нашему королю, нашему освободителю, Вива!» и сочинил письма от имени своего Величества к монархам Франции и Португалии с просьбой о поддержке.
Бурными фантазиями Лампорт занимался гораздо больше, чем конспирацией. О его революционных идеях знали не только недовольные креолы и индейцы. В 1642 году он посвятил в свои планы некоего капитана Мендеса, который тут же побежал доносить о вольнодумце. Удивительно, но в офисе вице-короля его кляузой не заинтересовались. Видимо, её сочли попыткой провокации мадридского шпиона Лампорта против дона Вийена. Тогда неугомонный Мендес побежал к инквизиторам, которые оказались более внимательны к его доносу. 26 октября 1642 года Гильен Ламбардо был арестован, а все его бумаги конфискованы.
Государственные преступления никак не относились к компетенции инквизиции, но мексиканские защитники веры землю носом рыли, чтобы поднять свой престиж в глазах властей. В конце концов, они нашли в бумагах Лампорта явную ересь: он, основываясь на Библии, доказывал незаконность рабства и объявлял высокородных испанцев-христиан и чернокожих язычников равными перед лицом Господа. Радостно заскрипел механизм неспешного церковного следствия. Лампорт пытался объяснить свои кощунственные записи секретными делами государственной важности, но в 1645 году умер граф-герцог Оливарес и ирландец лишился единственного возможного покровителя. Узнику тюрьмы инквизиции были предоставлены перо и бумага. В заключении он писал не только свидетельские показания, но и философские письма, и даже религиозные псалмы, которые пополняли пухлые тома его следственного дела.
За восемь лет отсидки о Лампорте в Мехико совсем было забыли, когда вдруг в конце 1650 года он громко напомнил о себе. В предрождественскую ночь он вместе со своим сокамерником Диего Пинто Бравой совершил дерзкий побег из тюрьмы инквизиции, окружённой двумя стенами, причём замки на воротах остались запертыми. В Мехико зашушукались, что беглецы не могли обойтись без помощи колдовства. О Лампорте снова заговорил весь город. Пропагандистский эффект от побега усилил сам ирландец, в первые часы после освобождения расклеивший на видных местах рукописные прокламации, обличавшие инквизицию. Одну из листовок он повесил на дверь кафедрального собора. Это был плевок в лицо мексиканским инквизиторам.
Гуляли беглецы недолго. Через несколько дней Лампорта схватили прямо в Мехико, который он и не думал покидать. Пинто Браво сразу после побега уехал из столицы, но тоже был пойман спустя несколько дней. Из его показаний стало ясно, что беглецы обошлись без помощи потусторонних сил. Выкрученным из стены шурупом Лампорт долго царапал оконную раму, пока не смог выдернуть из неё решётку. Из железного прута от кровати он сделал небольшой ломик, а из деревянной потолочной балки и простыней – некое подобие лестницы. В ночь перед Рождеством охрана тюрьмы явно ослабила бдительность. Вынув решётку, беглецы выбрались во внутренний двор тюрьмы, с помощью ломика открыли засов на воротах, а потом ухитрились снаружи вновь его закрыть. Внешнюю стену они думали преодолеть с помощью лестницы, но та оказалась слишком коротка. Помог мексиканским монте-кристам каменный выступ на половине высоты стены. Сперва они залезли на него, а потом, укрепив на нём лестницу, перебрались через стену. На улицу они спустились по связанной из простыней веревке.
Уильям Лампорт провёл в тюрьме ещё девять лет. В 1659 году он был приговорён судом инквизиции за ересь и колдовство к смертной казни через сожжение на костре. Аутодафе было массовым, на площадь Лампорт в кандалах брёл в компании с несколькими товарищами по несчастью. Но даже в последние минуты жизни он обманул инквизиторов, лишив их удовольствия спалить себя живьём. Стоя на поленнице и наблюдая, как палач поджигает костры с другими осуждёнными, Уильям ухитрился ослабить веревки, которыми был привязан к столбу и удавился на железном обруче, охватывавшем его шею.
Сегодня статуя Уильяма Лампорта установлена в мемориале «Ангел независимости», посвящённом борцам за свободу Мексики. Его революционные идеи изучают учёные-историки. Но абсолютное большинство знают о невероятных приключениях мексиканского ирландца по подвигам Зорро.
В конце XIX века мексиканский историк Рива Палассио изучал архивы инквизиции и натолкнулся на следственное дело Лампорта. Помимо науки Палассио занимался сочинением приключенческих романов, и история жизни ирландского мексиканца нашла отражение в книге, одна из глав которой называлась «Lobo et Zorro» («Волк и лиса»). Книга большого успеха не имела, но три десятилетия спустя попала в руки отставному американскому военному корреспонденту Джонстону Маккалли. Тот как раз писал приключенческую повесть «Проклятие Капистрано». Красивое слово «Зорро» он сделал именем главного героя, приключения которого очень напоминали биографию Лампорта. Они оба вели двойную жизнь, боролись за независимость Мексики, издевались над католическими священниками, совершали головокружительные побеги из мест заключения. Вышедшая в 1919 году первая повесть о Зорро имела сумасшедший успех. За литературными новинками зорко следили первые кинопродюсеры, и уже через год Зорро блеснул из-под чёрной маски ослепительной улыбкой Дугласа Фэрбенкса.
Киноуспех литературного героя подстегнул перо Джонстона Маккалли, и до своей смерти в 1958 году он сочинил несколько десятков книг о Зорро. После его кончины литературную франшизу подхватили другие авторы. Новые книги и комиксы о приключениях Зорро продолжают выходить по сей день. А знаменитые и не очень актёры, воплотившие его образ в кино, могли бы составить неплохую банду. По количеству и разнообразию приключений Зорро давно обогнал своего прототипа, но одно их отличие, судя по всему, сохранится навсегда: смерть на костре инквизиции знаменитому герою в чёрной маске явно не грозит.
Афанасий Ордин-Нащокин, «русский Ришелье»
За полвека до Петра I он боролся со Швецией, строил русский флот и рубил окно в Европу на берегах Невы
В начале XVIII века Пётр I железной рукой «Россию поднял на дыбы», проведя в стране необходимые реформы. Они были осуществлены ценой огромных жертв и тяжелейшего надрыва, от которого Россия долго не могла оправиться. За несколько десятилетий до этого примерно такую же программу преобразований, но безо всякой крови пытался осуществить первый канцлер русского государства Афанасий Ордин-Нащокин.
По семейному преданию, корни рода Нащокиных тянутся из европейского Средневековья. Якобы ещё в начале XIV века некий итальянский герцог Величка приехал на Русь служить тверскому князю Александру Михайловичу. От него и пошли Нащокины. Европейская знатность на Руси не котировалась, поэтому потомки герцога думных чинов не достигали и считались худородными. К началу XVII века одна из ветвей разросшегося семейства потомков итальянца, носившая фамилию Ордины-Нащокины, проживала в городке Опочке близ Пскова. Там в 1605-м (а может, и в 1606-м) появился на свет мальчик Афанасий. Жила семья небогато, но отец не поскупился на образование сына. Приходской священник обучил мальчика грамоте, какой-то поляк, осевший в Пскове, преподал азы польского, немецкого и латинского языков. С помощью другого нанятого учителя Афоня освоил начала математики и геометрии.
