— И кто стал первым?
— Ник. Именно он решил, что мы должны выполнить свой воинский долг. Тогда все только об этом и говорили — о долге. Беда в том, что мы оказались должны слишком много, во всяком случае, на мой взгляд. Старики вечно твердят молодым, что те обязаны исполнить свой долг, когда ничего не хотят делать сами.
— Бывает, — кивнула Мейси, уловив знакомое разочарование, которым так часто сопровождались разговоры о войне. Порой оно было вызвано кошмарами самой войны, но чаще — невозможностью объяснить себе, зачем она вообще понадобилась, почему те, кто бился за страну, теперь не нужны и брошены, во всяком случае, чувствуют себя таковыми. Не это ли отношение использовал Мосли на вечере у Джорджины? И не потому ли люди тянулись к нему, что им казалось: он знает ответы на их вопросы?
— Может быть, вы расскажете мне о службе в армии? Именно там вы по-настоящему узнали друг друга?
— Да, только не во Франции, а раньше, во время учебы. Мы все попали в разные места. Ник в итоге служил вместе со своим зятем. Сперва он не знал, как к этому относиться, а потом вроде бы даже полюбил его. — Кортман смотрел в окно, то на цветочные горшки, украшавшие подоконник, то дальше, на улицу. — Написал мне, что считал родственника мямлей, а тот оказался просто очень добрым парнем. Ник тяжело переживал, когда его убили.
— А вы знаете, как это случилось?
Кортман резко повернулся к Мейси.
— Как случилось? Вы не в курсе, что на войне люди стреляют друг в друга?
— Я имела в виду…
— Да понял я, о чем вы. Шутка. Когда говорят о войне, я всегда начинаю ерничать. Как погиб Годфри Грант? Фактически во время прекращения огня.
— То есть?
— Вы знаете, что такое рождественское перемирие? На самом деле, перемирия случаются довольно часто, особенно краткие — чтобы обе стороны успели выйти на поле боя, подобрать раненых, похоронить убитых. Представьте: люди, как муравьи, мечутся туда-сюда, пока какой-то самоуверенный офицеришка не позовет их всех обратно для новой схватки.
— Супруга Нолли убили во время перемирия?
— Да, насколько я понял. Точно не знаю, что стряслось — наверное, не успел вернуться на свою сторону до открытия огня.
— Ясно. — Мейси отметила что-то на карточке и заменила ее новой. — А теперь вернемся к Нику. Как проходила учеба? Он успевал рисовать?
— Никогда не видел его без блокнота. Поймите, мы — художники, блокнот всегда с собой, а Ник уже тогда собирался превратить наброски во что-то более существенное.
— Вы не продавали свои картины про войну?
— Мисс Доббс, я не закончил ни одной картины про войну. Свенсон может сколько угодно распинаться о школе Бассингтон-Хоупа — я лучше буду рисовать жизнь здесь и сейчас, чем оживлять кошмары каждый раз, когда берусь за кисть. В любом случае я только что получил новую работу. Промышленный художник — самое оно при нынешней жизни. — Он помолчал, тщательно подбирая слова. — То, что делал Ник, — своего рода экзорцизм. Он изгонял, выплескивал войну из своей души наружу, в мир. Каждый раз, когда у него рождалась новая картина, еще одно страшное воспоминание уходило в прошлое. А то, что какие-то денежные мешки приходили в восторг от этого выплеска темноты, — приятное дополнение, эдакая глазурь на торте.
— Что вы знаете о триптихе?
— Если вы в курсе, что это триптих, мы знаем примерно одно и то же.
— Как считаете, мог он стать последним из военных полотен Ника?
Кортман помолчал, размышляя, потом поднял глаза на Мейси.
— В общем-то да. Я не думал над этим в таких выражениях, но сейчас, когда вспоминаю, как Ник говорил о своей работе — хотя он никогда не говорил о ней ничего особенного, — мне тоже кажется, что это была последняя картина о войне. Великолепная догадка, мисс Доббс. Вы на редкость проницательны.
— Не я. Я только повторила вам предположение Рэндольфа Брэдли.
— Надо же! Того американского толстосума? Ну с другой стороны, кому и знать, как не ему, верно? Он буквально всего Ника скупил, картину за картиной. С ума сходил по этому триптиху — или что там на самом деле. Пришел в галерею, когда мы ставили леса… Кстати, поверьте на слово, мы знали, что делаем, леса вышли что надо, крепче не бывает.
— А чего хотел Брэдли?
— Отозвал Ника в сторону. Сперва бормотал негромко, похлопывал его по спине, словно старый приятель, нахваливал изо всех сил и все такое. А потом, после паузы, вдруг говорит: «Я не я буду, если не получу эту картину! А нет — так и твоей карьере, парень, конец!» Теперь, после смерти Ника, звучит и впрямь подозрительно. Хотя на самом деле — чем он мог навредить? Я тогда просто удивился, ведь обычно этот Брэдли — весь из себя джентльмен, словно решил показать нам, как должен выглядеть истинный британец.
— А дальше?
— Выскочил Свенсон, замурлыкал что-то умиротворяющее и всех помирил. Брэдли извинился перед Ником: мол, его работы вызывают сильные эмоции.
— А Ник что ответил?
— Вот тогда-то он и вытащил кота из мешка.
— Правда? — Мейси наклонила голову, демонстрируя легкое любопытство — отнюдь не волнение, вызванное словами Алекса.
— Улыбнулся, словно знал что-то, чего не знают другие, и произнес, очень спокойно… Я удивлен, что Джорджи вам не рассказала…
— А она знает эту историю?!
— Бога ради, она же там была! В общем…
— Она была в галерее, когда все это случилось?
— Ну да, пришла с Брэдли. — Алекс ухмыльнулся. — Только не говорите, что не знаете про Джорджи и Брэдли!
— Нет, не знаю, — покачала головой Мейси и вернулась к теме разговора, решив обдумать новость про Джорджину и американца позже. — Так какого кота вытащил из мешка Ник?
— Огласил свои намерения относительно картины — мы все считали ее триптихом, а там, возможно, и еще части были…
— И?..
— Он сказал, что такая работа не должна попасть в частную коллекцию, что он собирается подарить ее народу — передать в Тейт, или в Национальную галерею, или даже в музей войны в Ламбете, где раньше была психушка — подходящее место для музея войны, не находите? В общем, Ник объявил во всеуслышание, что это его дар погибшим на войне и тем, кто захочет снова повести нас в бой — чтобы мы не забывали, кто мы такие.
— Он объяснил, что имеет в виду?
— Да, пришлось, потому что Брэдли пристал к нему: «Ну и кто же мы такие, дьявол тебя забери?» Не очень вежливо, что там говорить, но Ник ответил совершенно спокойно, несмотря на то, что американец тратил состояния — целые состояния! — на его картины. Ответил без улыбки, с бесстрастным лицом, очень простыми словами: «Мы — люди». И вернулся к лесам, а мы с Дунканом, переглянувшись, за ним. У нас в руках был план, на котором Ник разметил, куда вбивать крючья для картины — или картин. В общем, все поворчали, да и разошлись по местам. Свенсон даже не прочитал Нику лекцию о том, откуда приходят деньги. Думаю, хотел переждать, когда все успокоятся, а после уже не успел…
