Журналистка покачала головой.
— Хотелось бы сказать, что да. На самом деле я рада любой помехе, что спасает меня от сидения над пустым листом.
— Почему над пустым?
— Пытаюсь писать, а слова не идут, — вздохнула Джорджина. — Обычно я печатаю на машинке, а тут подумала: вдруг авторучка поможет вернуть вдохновение?
— А что пишете? Что-то определенное?
— Да, подрядилась сочинить для американского журнала статью про Освальда Мосли, но никак не сдвинусь с мертвой точки.
— Возможно, тема не очень?
— Вряд ли. Появление Мосли всюду встречают с восторгом. Не могу понять, почему у меня ничего не выходит. Хочется донести до читателей, какой это благородный, честный человек.
— А если предположить, что не такой уж благородный и честный? Может, потому и не пишется? — улыбнулась Мейси.
— Как это? — Джорджина подскочила, спина, до сих пор сутулившаяся под грузом невыполнимого задания, возмущенно выпрямилась. — Да он…
— Просто тема для размышлений. Вы раньше когда-нибудь вот так застревали?
— Нет. — Джорджина заложила за ухо выбившуюся прядь волос. — Хотя, возможно, вы и правы. Раньше у меня все получалось — особенно статьи с фронта, — но со времен мирной конференции 1919-го вдохновение стало убывать.
Джорджина покачала головой и встала, подошла к камину, взяла кочергу, помешала жаркие угли.
— Выходит, для того, чтобы писать, мне нужна война? Прямо хоть уезжай куда-нибудь, где все еще стреляют!
Мейси улыбнулась. Улыбка вышла невеселой, сыщицу переполняли эмоции сродни тем, что испытал Билли, когда впервые встретился с мисс Би-Эйч. Неприязнь к Джорджине росла, но Мейси упорно заставляла себя помнить, что та, несмотря ни на что, остается ее клиенткой.
— Итак, Джорджина, у меня к вам несколько вопросов. Во-первых, друзья Ника до сих пор гостят у вас?
— Нет, Дункан уехал сегодня утром. Насколько я знаю, они с Квентином, как и планировали, отправились в Дандженесс, подчистить какие-то хвосты. Вы ведь тоже туда собирались?
— Совершенно верно, — не вдаваясь в подробности, согласилась Мейси. — Они прожили у вас где-то около недели, я права?
Джорджина еще раз перемешала угли и поставила кочергу на подставку, рядом с ведерком для угля.
— Да, отлучались всего на день — как раз когда вы приходили. Я еще, помню, подумала: какая досада, что вы не встретились. Совсем чуть-чуть разошлись.
— Понятно, — задумчиво кивнула Мейси, мысленно отметив для себя: «Все-таки я права. Именно сегодня».
— Могу я задать вам очень личный вопрос?
Джорджина напряглась, подбородок вздернулся, выдавая напряжение, которое ей скорее всего хотелось бы скрыть.
— Личный? Какой же?
— Во-первых, почему вы не рассказали мне о стычке между мистером Брэдли и Ником в день гибели?
— Я… я просто забыла. Неприятная вышла сцена, так что мне, честно говоря, не хотелось об этом вспоминать.
— А не явилась ли причиной забывчивости ваша связь с мистером Брэдли?
Джорджина закашлялась и, по своему обыкновению, стала нервно теребить пальцы.
— Строго говоря, на тот момент между нами не было… как вы выражаетесь, связи.
— Хорошо, пусть будет симпатия.
— Мне… мне давно нравился Рэндольф — в смысле, мистер Брэдли. Но к моменту смерти Ника мы еще не были близки.
— А трения с самим Ником? Разумеется, я уже спрашивала, но теперь я знаю, что вы вернулись в галерею после ссоры, во время которой приняли сторону брата. Очевидно, вы поддержали его решение не продавать триптих.
— Да. Мы всегда поддерживали друг друга.
— Так почему вернулись?
— Как вы… — Джорджина вздохнула, сложила руки на коленях. — Хотя какая разница? В конце концов, я плачу вам за то, чтобы вы задавали вопросы. — Она сглотнула и ответила: — Я хотела поговорить с Ником.
— О чем?
— Он знал, что нас с Рэндольфом тянет друг к другу, и не одобрял этого. Рэндольф был его преданнейшим поклонником, Нику не хотелось, чтобы начались всякие сложности. Что особенно мило, если вспомнить его собственные грешки.
Мейси молчала.
— Он ведь крутил роман с невестой Дункана, а несколько лет назад вообще встречался с замужней. В общем, не так он чист, как белый снег, что бы там ни твердила Эмси. Папа, разумеется, все понимал и не раз отчитывал Ника.
— Серьезно?
— Да. Правда, когда это было… — Она рассеянно махнула рукой. — В общем, я пришла мириться, сказать, что я поддерживаю Ника, и мне хотелось, чтобы он меня тоже поддержал.
— А он не стал?
— Насчет Рэндольфа — не стал. Мы и раньше из-за него ругались. Ник порой мог заупрямиться так, что мало не казалось. Его бросало из стороны в сторону: то рядом со мной веселый, легкомысленный брат, то вдруг человек с моралью викария, который при этом сам ведет себя не лучше Гарри.
— Ясно.
— Кроме того, Ник никогда ничего не забывал, и временами это проявлялось в его картинах. Можете представить себе, что я чувствовала. Мне постоянно мерещился какой-нибудь портрет любовников, списанных с меня и Рэндольфа. Мы обменялись неприятными словами, что утром, что вечером, перед его смертью, и я ушла не попрощавшись, не извинившись, не… В общем, так и ушла.
Джорджина всхлипнула. Мейси помолчала, давая ей время справиться с набежавшими слезами.
— А не могла ваша ссора так расстроить Ника, что он споткнулся, сделал неверный шаг?
— Ни в коем случае! Ник был слишком сосредоточен на выставке, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Он и меня-то почти не стал слушать потому, что думал только об одном: как повесить триптих.
— Понятно. — Мейси встала, взяла с дивана шарф, перчатки, сумку и повернулась, словно бы собираясь уходить, но при этом не сводя взгляда с Джорджины. — А когда вы возвращались в галерею, вам больше никто не встретился?
— Стиг. Выйдя на улицу, я увидела, как он идет по Албемарл-стрит. Честно говоря, мне не хотелось с ним встречаться, а тут, очень кстати, и такси подвернулось.
— Во сколько это было? Мистер Левитт уже ушел?
— Да. — Джорджина прикрыла глаза, восстанавливая события. — То есть я думаю, что он ушел, потому что мне пришлось стучать в парадную дверь, чтобы Ник открыл. Задняя оказалась заперта.
— А ушли вы тоже через парадную?
— Да.
— Ник запер за вами?
— Хм… не знаю. — Джорджина прикусила губу. — Понимаете, он просто велел мне оставить его в покое, мол, единственное, что он хочет, — закончить работу. Я чуть не задохнулась, почти говорить не могла. Это так несвойственно для нас — быть на ножах друг с другом.
