Мейси только вздохнула.
— Джорджина, ну почему же вы сразу не рассказали мне о романе с Брэдли? Вряд ли ведь не представляли, как важна эта деталь.
Джорджина пожала плечами.
— Скажу вам честно, связь с женатым мужчиной — не совсем то, чем я могла бы гордиться.
Мейси задумчиво кивнула и подошла к картине, висящей над баром.
— Новая, не так ли?
Джорджина непонимающе подняла глаза.
— Что?.. А, да, новая.
— У Свенсона купили?
— Нет, это вообще не моя. Попросили временно подержать у себя.
— Что ж, приятно полюбоваться. Пусть и временно.
— Да. Хотя надеюсь, это ненадолго.
В голосе хозяйки прорезалась тоска, словно чужая картина принесла с собой сожаление и непонятную грусть. Она не сводила с нее глаз, и Мейси вдруг осознала, что еще один кусочек в мозаике, которую представляла собой жизнь Ника Бассингтон-Хоупа, лег на свое место. Во всяком случае, ей хотелось надеяться, что на свое.
Больше вопросов к Джорджине у нее не было. Сильнее всего Мейси была недовольна собой — как это она до сих пор не выяснила, что дверь главного входа какое-то время оставалась открытой?
Когда они выходили из комнаты и Джорджина взмахом руки отослала экономку, показывая, что проводит гостью сама, Мейси решила подбросить некогда знаменитой журналистке полезную идею.
— Вы обмолвились, что для вдохновения вам нужна война.
— Да, но…
— Тогда вы можете найти ее прямо здесь, не выезжая за пределы города, разве что придется выйти за рамки привычного окружения.
— Как это?
— Младшая дочь мистера Била недавно умерла от дифтерии. В доме, еле-еле вмещающем одну семью, живет еще и вторая, из четырех человек — фактически из пяти, сегодня к вечеру у них должен появиться новорожденный, — причем кормилец второй семьи потерял работу. А ведь Билы считают себя не самыми обездоленными. Ваш друг, Освальд Мосли, изо всех сил использует сложившуюся ситуацию для карьеры в политике, и все-таки те, кому есть, что терять, не понимают тех, кому терять уже нечего. Война все еще идет, Джорджина, идет здесь и сейчас. Это война против нищеты, болезней, несправедливости. Разве такую жизнь обещал Ллойд Джордж тем, кто воевал за свою страну? Возможно, вам стоит поискать вдохновения в этой теме? Уверена, заокеанский издатель оценит столь неожиданный ракурс.
— Я… я никогда не думала…
— Я скоро выйду на связь. Думаю, в течение двух дней.
Джорджина кивнула и уже готова была закрыть дверь, когда Мейси повернулась к ней в последний раз.
— Да, кстати, вы знакомы с мистером Стайном?
Джорджина нахмурилась и довольно резко покачала головой:
— Нет. Я знаю человека по фамилии Стайн, но ее зовут Гертруда.
Мейси раздумывала, не зашла ли она слишком далеко, давая советы профессионалу?.. Но, поразмыслив, успокоилась. Джорджина, несомненно, сама не своя после смерти брата, но ясно и то, что ей очень хочется восстановить былую хватку. Бодание с полицейскими привело ее к матери Констанции, которая, в свою очередь, направила ее к Мейси. Наверное, запретный роман служит той же задаче — подогреть застывшие эмоции. Во время войны Джорджина слыла бунтаркой, которая заходит слишком далеко и позволяет себе слишком много, — самая нашумевшая среди выпускниц Гертона. Даже недоброжелатели не могли не восхищаться ее храбростью. Но теперь, без того азарта, который вызывала в ней война, без риска, что толкал к перу и бумаге, ее язык стал вялым и невыразительным, интерес к работе угас.
Мейси думала о Джорджине всю дорогу. Очевидно, она поддалась тому же чувству, против которого предостерегала Билли, — отвращению к людям, обладающим большими возможностями, к тому, как они ублажают себя, в то время как столько людей из последних сил цепляются за любую надежду. Проезжая сперва новые кварталы, затем яблоневые сады Кента, Мейси вспомнила ночной клуб, танцы, квартиру, в которую возвращалась каждый вечер, и покраснела. Чем она, если вдуматься, лучше? И снова ее охватили сомнения по поводу того, насколько ценна для людей выбранная ею профессия.
Сгущались сумерки, когда Мейси миновала Лидд и подъехала к Дандженессу. Хотя место было довольно открытым — всего несколько домов, торчавших на дующем с моря ледяном ветру, — ей удалось поставить машину на обочине дороги так, чтобы ее скрыло нависающее дерево. Мейси поплотнее намотала шарф, пониже надвинула шляпу, взяла с пассажирского сиденья рюкзак и направилась к берегу. Из рюкзака она достала маленький фонарик, однако светить не стала, положившись на свое умение видеть в темноте и память, подсказывающую ей путь к вагончику Ника.
Мейси старалась ступать быстро и неслышно. В конце концов, ощущая на лице соленый ветер, она добралась до двери в дом и постаралась встать так, чтобы не быть пойманной лучом маяка. Онемевшими от холода пальцами вытащила из кармана ключи. Шмыгнула замерзшим носом, сморгнула слезы, появившиеся от ветра. Прижавшись к стене, чтобы луч фонарика не был заметен, посветила на замочную скважину, вставила ключ, отперла и, войдя, тут же выключила фонарь. Закрыв за собой дверь, Мейси метнулась к окнам и опустила частые жалюзи, хотя свет зажигать даже не собиралась — ее мог выдать любой блик.
Снова включив фонарик, она обследовала дом, чтобы понять, был ли тут кто-нибудь со времени ее предыдущего визита. Плита выглядела так, как она ее и оставила, покрывало казалось нетронутым. Мейси перешла в студию, поводила лучом по стенам, креслу, краскам, мольберту. В шкафу по-прежнему висела шинель, и, притронувшись к жесткой, колючей шерсти, Мейси вздрогнула. Она вернулась в гостиную и осветила фреску. Да, Ник Бассингтон-Хоуп, несомненно, был талантливым художником, хотя интересно было бы знать, что думали остальные, глядя на цепь картинок. Замечали ли то же, что и она, задавали ли себе те же вопросы? А Амос Уайт? Бывал ли он в гостях у Ника? Видел ли фрески? Если да, то он не мог не чувствовать угрозы. Пересказывая старую историю, художник добавлял в нее лица тех, кого знал, оживляя давние мифы и легенды. Рисуя их, Ник, возможно, думал о триптихе. Но что, если история повторилась вновь, а лица знакомы не только самому художнику? Что ж, тогда он сильно рисковал.
Мейси подвинула одно из кресел к окну и стянула с кровати покрывало. Она с удовольствием разожгла бы камин, но боялась, что даже тонкая струйка дыма будет заметна снаружи, поэтому просто завернулась в покрывало и села. Достала из рюкзака сандвичи с сыром и пикулями, бутылку лимонада. Сквозь просветы в жалюзи виднелась часть берега — на данный момент этого было вполне достаточно.
Мейси впилась зубами в сандвич, время от времени переставая жевать и прислушиваясь. Чтобы не поддаться сну, она начала прокручивать в голове все этапы расследования, начиная с прихода Джорджины. Круг друзей клиентки очень интересен — Мейси никогда раньше не сталкивалась с такими компаниями, хотя чувствовала себя с ними немного неловко. Дело было не только в деньгах или общественном положении, просто эти люди жили по другим правилам, их поведение одновременно и привлекало, и отталкивало Мейси. На память ей пришел дом в Тентердене. В его укладе не было ничего знакомого — ничего такого, что вызвало бы чувство защищенности. До чего бы ни дотрагивалась Мейси, все било по ее чувствам такими насыщенными красками, которых ей раньше не случалось видеть. Разве не манили свобода и смелость семьи Бассингтон-Хоуп, позволявшей себе быть не такой, как все?.. Мейси вздохнула. В памяти всплыл поход в галерею Стига Свенсона, спланированную таким образом, чтобы с любого места посетитель мог видеть только одну картину, чтобы его внимание не распылялось. Так и она — рассматривала по очереди только один ключ к разгадке, одну улику, не в силах свести их вместе.
