Кисть Ника рассказала историю, которую невозможно передать словами. На двух последних, треугольных, панелях, расположенных слева и справа так, что вместе вся картина образовывала прямоугольник, красовались дикие пейзажи, которые излечили душу художника. До окопов и колючей проволоки на земле зеленели поля и густые леса, и после битвы там вновь будет вольно расти трава, потому что земля принадлежит не людям, какие бы права те на нее ни предъявляли, — а лишь красоте и любви. Всегда нейтральная, всегда ничья.
Часть зрителей подошла поближе, чтобы рассмотреть детали, другие, включая Пирса и Эмму Бассингтон-Хоуп, отошли подальше, чтобы составить общее впечатление. Никто не разговаривал, не заводил дискуссий о глубине и цвете, о мазке или выборе оттенка. Мейси вспомнился ответ доктора Уикера, эксперта из галереи Тейт: «Когда картина талантлива, слова не нужны. Работа мастера легко пробивает барьеры, возведенные происхождением или образованием. Она поднимается над взглядами зрителя о том, что хорошо, что плохо, что дозволено и не дозволено в искусстве. Если художник достиг настоящего мастерства, его работы говорят сами за себя».
Мейси какое-то время постояла вместе со всеми, а потом уехала в контору — внести последние штрихи в завершающий доклад, который пойдет Джорджине Бассингтон-Хоуп вместе со счетом. У дверей стояли два полицейских в штатском, ожидая Пирса Бассингтон-Хоупа, чтобы отконвоировать его в камеру до суда по обвинению в непредумышленном убийстве. Хотя один из них держал наручники, он вряд ли собирался пускать их в ход. Шагая к машине по ночному холоду, Мейси осознала, что была рада уйти из галереи.
Позже, закончив доклад, Мейси спрятала заметки в папку, завязала шнурки и положила папку в ящик стола. Через несколько дней она их перечитает, поправит, если нужно, и подготовит счет. Образовавшееся время Мейси тратила на своеобразное подведение итогов — посещала места и людей, с которыми она столкнулась во время расследования. Этому методу она научилась у Мориса Бланша, и он служил ей верой и правдой, позволяя браться за следующее дело с новой энергией и прозорливостью.
Перед тем как уйти из конторы, Мейси написала благодарственное письмо матери Констанции в аббатство Кемден. Она выражала признательность за рекомендацию, приведшую к ней Джорджину, и кратко отчитывалась об исходе дела. Бассингтон-Хоупы переживали нелегкие времена: шок, горе, сожаление, злость, сочувствие. Доставалось как Пирсу, так и Нику, в семье чередовались ссоры и примирения, создавались и тут же разрушались альянсы, однако семейство дружно встало на защиту своего главы, хотя не все пока смогли до конца его простить. Суд неожиданно сплотил Ноэль и Джорджину, которые стали понимать друг друга лучше, чем раньше. Мейси предположила, что Джорджина вскоре навестит мать Констанцию, и добавила, что и сама была рада бы заехать, как только представится случай.
Домой она ехала не спеша, соблюдая осторожность, — город опять укутал смог. Проезжая мимо вокзала Виктория, Мейси, повинуясь внезапному порыву, повернула к Белгравии и вскоре остановилась у дома номер 15, Эбури-плейс. В зданиях по обе стороны от дома Комптонов кипела жизнь — в окнах горел свет, хлопали двери, впуская и выпуская слуг и гостей. А дом, что когда-то приютил ее, напоминал пожилую даму, которая рано отходит ко сну, ибо для нее и короткий день долог. Ни освещенных окон, ни каких-либо других признаков жизни. Однако Мейси, даже не закрывая глаз, слышала голоса, которые звучали тут, когда она была девчонкой, — ворчание Инид, заметившей, что Джеймс, приехавший в Англию перед уходом на войну, таскает печенье, голоса миссис Кроуфорд, мистера Картера — и тех, кто пришел в дом после них, когда Мейси вернулась, чтобы жить наверху. Ей подумалось, что все это похоже на ее собственное подведение итогов — разве не проверяет она каждую комнату, прежде чем запереть дверь, не выглядывает из окна, чтобы напоследок насладиться видом? И разве не напоминает каждый новый случай, возбуждающий ее интерес, нынешнюю квартиру в Плимико? Мейси улыбнулась, бросила последний взгляд на дом, завела мотор и поехала в свою новую обитель.
На следующий день Мейси прокатилась в Дандженесс и не таясь поставила машину возле вагончиков, один из которых служил домом Николасу Бассингтон-Хоупу. Около него уже появилась вывеска «ПРОДАЕТСЯ», приколоченная к вбитому в землю столбику. Мейси обошла вокруг вагончика и, козырьком прижав ладони ко лбу, заглянула в окно. Внутри осталось немного мебели — хватит на первое время тому, кто захочет поселиться в этом продуваемом всеми ветрами, но все-таки уютном жилище.
Сияло солнце, но воздух был морозным, и Мейси, зная, что ей предстоит прогулка по берегу, оделась потеплее: шерстяное пальто, плотная юбка, ботинки и перчатки. Выйдя из-за вагончика на открытое пространство, она подняла воротник и мимо вытащенных на берег лодок зашагала к маяку, слушая, как похрустывает под ногами галька. Пустые неводы были сложены аккуратными стопками, чайки кружили над рыбаками, которые чистили рыбу и чинили сети. Прищурившись и чувствуя, как щеки пощипывает соленый ветер, Мейси радовалась морю и прогулке, радовалась, что приехала сюда, на границу земли и воды. Как там сказала Присцилла всего несколько месяцев назад?.. А, что она вечно рыщет по берегу, пытаясь отыскать сокровища в грязи. Что ж, так оно и есть, хотя Темза отсюда довольно далеко. Мейси остановилась у самой кромки воды, так что волны, набегающие на берег, почти касались ее обуви.
Вот оно — начало, и вот он — конец. За это ей и нравятся места, где вода встречается с сушей: они всегда обещают новое, свежее, уверяют, что любые страдания не навсегда, и за ними обязательно начнется что-то еще.
Въезжая в Гастингс, Мейси понимала, что может наткнуться на Дина, но ей было очень важно попрощаться с этим городом. Ехать на приметной «эм-джи» по улице, где жил Эндрю, она, впрочем, не рискнула — припарковалась у волнореза и дальше пошла пешком. Поглазела на туристов, выпила чашку крепкого чаю, поданного ей женой рыбака в прибрежном киоске. И уже повернувшись, чтобы возвращаться к машине, увидела их — пару, спешившую к канатной дороге. Они бежали, хохоча, держась за руки. И хотя горло у Мейси перехватило, вид Эндрю с другой женщиной, женщиной, которая совершенно свободно болтала и смеялась с ним, не поверг ее в тоску. Видя, что они замечают только друг друга, Мейси, проследив, как кабинка фуникулера поднялась на самый верх, шепнула: «Прощай» — и медленно пошла назад к волнорезу.
Мейси проехала Уинчелси, Рай и вскоре оказалась неподалеку от Тентердена, но не заехала, а просто сбросила скорость, проезжая мимо ворот в усадьбу. Сейчас вся семья залечивает раны, нанесенные «Нейтральной полосой», да и Пирс не скоро появится дома. Впечатление такое, что Ник по-прежнему жив, настолько он влияет на жизнь родных через свои картины. Мейси заглянула за ворота и подумала, что однажды она, быть может, снова навестит этот дом вместе с Джорджиной. А возможно, ее пригласят и одну, на субботний чай, заманят в паутину Бассингтон-Хоупов, благодаря которой в ее душе зажглось что-то новое. Если сравнить душу с комнатой, в одном из ее углов, доселе темном, теперь светится огонек. Мейси приобрела тут нечто нематериальное, ее подкупило общение с людьми, считающими нормальным рисовать на стенах деревья, — возможно, свободу идти намеченным путем и в любом жизненном повороте видеть не столько риск, сколько новые возможности.
