— Ты уже почти там, Мейси.
Когда они доходят до конца коридора, женщина замедляет шаг и разжимает объятия.
— Пора прощаться.
Мейси льнет к маминому переднику, кладет голову ей на грудь, туда, где всегда находила утешение.
— Нет!
— Пора возвращаться, Мейси. Иди, я храню тебя.
Мейси идет к мужчине, как будто ее тянут. Мать исчезает в темном коридоре. Мейси вновь проваливается в забытье и слышит, как кто-то произносит глубоким, но мягким голосом: «Мейси, Мейси!»
Вокруг посветлело. Вначале, когда Мейси только открыла глаза, свет едва брезжил, но стоило ей сфокусировать взгляд на комнате, он стал гораздо ярче. Кремовое кружевное покрывало на стеганом пуховом одеяле, белые хлопковые простыни. Мейси повернула голову к тумбочке, где стояла ваза с душистой лавандой, и глубоко вдохнула. «Я пришла в себя. Я не умерла. Я вернулась». Она сглотнула пересохшим горлом. На тумбочке рядом с вазой стояли хрустальный графин с водой и стакан, накрытый кружевной салфеткой. Мейси хотела было сесть, но не смогла из-за пульсирующей боли в висках. Немного подождав, она повторила попытку, приподнялась на левом локте и потянулась за графином. В эту минуту лестница скрипнула, дверь распахнулась и в комнату вошла Жозетта.
— Ах, мадемуазель, вы очнулись! Давайте, я вам помогу, а потом обрадую вашего друга.
Мейси покачала головой, все вокруг вновь приняло размытые очертания. Она протерла глаза.
— Какого друга?
Жозетта налила стакан воды и села на кровать, поддерживая Мейси, пока та утоляла жажду.
— Месье Бланш. Он провел много часов у вашей постели. Месье Хантли тоже ждет.
— Боже мой! — Мейси откинулась на подушки. — Сколько времени я здесь?
— Всего два дня.
— Два дня! — Мейси подалась вперед и откинула одеяло. — У меня нет лишних двух дней! — Она попыталась встать, но комната поплыла перед глазами, и Мейси снова опустилась на кровать. — О Господи!
— Отдыхайте. Я принесу вам поесть. Вы должны набраться сил. — Жозетта улыбнулась, подоткнула простыни. — Скажу месье Бланшу, что вы очнулись. Он очень беспокоился.
Мейси вжалась в подушку. В сознании постепенно всплывали снившиеся ей кошмары. Она вздрогнула. Два дня?! Неужели ей давали снотворное, или она провалилась в беспамятство и только сейчас пришла в себя? Мейси страшилась встречи с Морисом. Ступени вновь скрипнули, потом раздался тихий стук, дверь открылась, и вошел Морис.
— Как вы? — Он пододвинул стул к кровати и сел.
— Вы всегда остаетесь врачом, Морис. Летом дежурили у постели моего отца, теперь — у моей.
Морис наклонил голову и улыбнулся.
— Видимо, это призвание. — Его лицо вновь помрачнело. — Вы долго страдали, Мейси.
Мейси отвела взгляд, посмотрела в окно, потом на покрывало, нашла вытянутую нитку и стала теребить.
— У меня нет причины страдать. Мне очень повезло. А если говорить о работе, то этот год особенно удачный.
— Повезло в отличие от тех, кто не вернулся или потерял своих близких? Вы не страдали, как Саймон или Присцилла, или те, кто лежит на этом кладбище?
Мейси кивнула.
— Не знаю, почему на меня снова накатило. Казалось, все так хорошо!
— В этом-то и причина, Мейси. Очень часто мы замечаем признаки срыва у других, но только не у себя. Было видно, что вы на грани. — Он замолчал, встал со стула и, не отводя взгляда от Мейси, начал мерить шагами комнату. — Да, вы отдохнули после возвращения из Франции, выздоровели, снова смогли работать. Собственно, погружение в работу вас и спасло. Но со временем мы понимаем, что одеяния прошлого нам уже не подходят. Вы повзрослели и выросли из мантии выздоровления, которая скрывала вашу боль и чувство вины за то, что вы выжили. Этот год стал счастливым во многих отношениях: вы начали получать отдачу от тяжелой работы, к вам питает глубокие чувства прекрасный человек, у вас наладились отношения с отцом. Неудивительно, что боль и вина прорвались наружу. А эти бесконечные дела! Дитя мое, вы всего лишь человек!
Мейси натянула одеяло до самого подбородка, словно и вправду была ребенком. Она знала, что Морис заметит.
— Вам не следовало брать на себя ответственность за девочку или соглашаться на просьбу Присциллы. Да, признаю, вы добились успеха, но какой ценой?!
Мейси почувствовала во рту горько-соленый вкус и подумала, что нужно отстаивать свои решения.
— Морис, я должна была что-то делать. Должна была помочь этой девочке. Я много думала над ее делом. Знаю, что у Билли появилась новая информация, а я отсутствовала дольше, чем собиралась, но я верю, что Авриль невиновна, и хочу это доказать. Уверена, что смогу.
Морис покачал головой.
— Подумать только, я сам воспитал в вас эту целеустремленность, из-за которой вы подвергаете себя опасности!
Он подошел к кровати, и Мейси протянула ему руку.
— И правильно сделали. Я могу помочь этой девочке, могу помогать людям. Я должна вернуться в Англию и продолжить работу.
— Но какой ценой? — повторил Морис. — Сперва вы должны помочь себе самой. Вам предстоит борьба с правдой в деле Лоутона, и вы должны защититься от того, кто хочет вас убить.
— Так вы мне верите?
— Конечно! Терезу отравили. Ваша машина разбита, и кто-то пытался столкнуть вас под поезд.
— Я думала…
— Задавать вопросы — моя профессия.
— Мы можем прямо сейчас уехать в Англию? Мне нужно работать.
Морис посмотрел на Мейси, по-прежнему держа ее за руку.
— Выедем завтра утром. Я вернусь в Лондон вместе с вами. Но пообещайте, что непременно отдохнете, когда закончите работать над этими делами.
— Но я не могу снова оставить Билли!
— Вы можете ненадолго отойти от дел, пока полностью не исцелитесь телом и душой. Нам нужно многое обсудить, в конце концов, я врач, а вы сейчас моя пациентка. Вы должны выздороветь.
В комнату вошла Жозетта с подносом. Яйца пашот с хрустящим поджаренным хлебом пахли восхитительно, хотя хозяйка гостиницы приготовила гораздо больше еды, чем могла съесть Мейси.
— А теперь отдыхайте. Мы уедем завтра утром, если вы достаточно окрепнете, — сказал Морис.
Мейси кивнула и откинулась на подушки. Жозетта поставила поднос на кровать, и они с Морисом вышли из комнаты, оставив Мейси завтракать в одиночестве. Она ела медленно, тщательно пережевывая пищу и запивая ее горячим травяным чаем. С трудом съев одно яйцо и ломтик поджаренного хлеба, Мейси отодвинула поднос на край кровати. Она лежала и думала, что Морис прав. В ее сердце была еще одна давняя открытая рана, которая, казалось, кровоточила все сильнее. Мейси тосковала по матери, которая покинула ее много лет назад.
