– Мы вам покажем! Вы что это беспокоите членов Политбюро, до какой наглости вы дошли!..
Значит, Черненко ему, видимо, позвонил, сказал:
– Что там, разберись, – и уже оттого, что начальник ему позвонил и сказал, он начал орать на меня:
– Ваш Высоцкий антисоветчик, все ваши друзья антисоветчики! – и все кричал, кричал… И только когда он уставал кричать, я вставлял какие-то фразы:
– Ну, раз все антисоветчики, один вы советчик, то посоветуйте хоть что-нибудь.
– Ах, вы еще это, шутить, я вам дошучусь!
Я говорю:
– Ну, зачем же вы?.. Что же вы так кричите? Некрасиво таким голосом кричать на товарища по партии, мы ведь с вами в одной партии.
– Вы домахаетесь своим партийным билетом, мы у вас его отберем!..
Я просто положил трубку через сорок минут.
С Чурбановым я говорил потом. Сперва с Галиной говорил, дочерью Брежнева, и она сказала, что она плохо себя чувствует, – это я говорил по поводу того, что вот не выпускают спектакль о Высоцком, а я знал, что она его поклонница горячая, Галина.
– Вы лучше позвоните мужу.
Я говорю:
– Может, вы и телефон дадите?
И она дала мне телефон. Я говорю: может, вам не затруднительно будет ему сказать, что будет такой-то звонить, чтоб он снял трубку.
– Нет, он снимет трубку, звоните ему, он лучше разберется.
Я был, конечно, разочарован, потому что я думал, она папе скажет, что было бы лучше, а она меня к мужу послала. Муж бодрым голосом ответил:
– Кто говорит?
Я кратко изложил ему. Он сказал:
– Да! Но ведь будет же скандал.
Я говорю:
– А какой театр без скандала?
Он заржал и говорит:
– Да, разумно. Хорошо, подумаем.
Ну и ничего он не подумал, конечно. Может, нечем было думать особенно, но думаю, сообразил, что не надо ввязываться. Он не помог. Ни она, ни он…
* * *
Зато разговор с Андроповым по телефону (17 июля 1981 г.) был очень конкретный и точный. И благодаря этой беседе состоялся спектакль 25 июля 1981 года. Он спросил:
– Почему вы обращаетесь ко мне? У вас есть министр.
Я говорю:
– К нему обращаться бесполезно.
А он знал, по какому вопросу я обращаюсь. Он говорит:
– Ваши аргументы: почему вы обратились ко мне и почему это должно быть решено положительно.
Я ему высказал свои аргументы, что все равно это перейдет в его ведомство, потому что это вопрос политический и вопрос международный. Вопрос престижный для государства и для атмосферы и внутри и вне государственных отношений: а так как вы занимаетесь именно этим, то вопрос неизбежно придет к вам. Поэтому я считаю, что с государственной точки зрения это необходимо решить положительно.
– И я надеюсь, что вы мне поможете.
Он мне сказал:
– Да. Я с вами разговариваю как товарищ. Называю вас «товарищ Любимов». Я думаю, ваши аргументы убедительны.
Я привел еще ряд аргументов, более конкретных.
– Но я прошу вас сделать все возможное, чтоб избежать скандала. Потому что сочетание трех факторов: Таганки, Высоцкого и вас – чрезвычайно опасное сочетание. Это в том смысле, чтоб не было Ходынки, чтоб это все не повернулось против вас.
Потом он спросил – он человек очень конкретный и точный:
– Вы успеете?
Я говорю:
– Мы успеем. Впрочем, извините, я забыл, что завтра суббота.
– Ну и что?
– Но вы все разъедетесь по дачам.
Он говорит:
– Кто вам нужен, будут в кабинетах.
Я сказал:
– Во сколько?
– Когда вы хотите их видеть?
– Да я вообще их видеть не хочу.
– Я не шучу.
– Понимаю, что вы не шутите. Ну, в десять можно?
– Приходите точно. Они все будут сидеть.
И дальше все было, как он сказал. Но они и тут попытались опять на меня жать, чтоб я это убрал, это переделал. Они делали вид, что они меня вызвали.
* * *
25 июля 1981 г. – первая годовщина смерти Высоцкого. Было два кордона войск. Пускали по пропуску и по паспорту. Я забыл и пропуск и паспорт, и меня задержали в первом кордоне и не пускали дальше. Но я сказал, что без меня там не пойдет, а там много людей, которые должны видеть, что это пошло. Я говорю:
– И вам попадет.
Тогда он сказал:
– А! Вы тот самый?!
Я говорю:
– Этот самый.
– Минутку.
Тогда явился другой, начальник, который может разрешить вопрос, посмотрел на меня и сказал: «Пойдемте за мной» – и провел меня без билета и без паспорта…
Было удивительно в этом спектакле то, что казалось, что Владимир здесь. И это ощущали все актеры и зрители, сидящие в зале. Как будто он здесь, среди них. Был его голос, был спектакль, где он играл столько лет, – «Гамлет», – была его поэзия, его товарищи, поэтому создавалось впечатление, что он здесь…
И слова были хорошие очень в конце гамлетовские, и его стихотворение, где Демидова просила: «Ты этот вечер нам подари, подари…» – как мать, как королева и как актриса. И Горацио говорил из «Гамлета»: «Ты здесь? Выходи!» – и после этого он начинал петь свою песню «Кони», и весь этот партер пустой на сцене, накрытый чехлом, становился как бы душой всех, которая постепенно начинает вибрировать и улетать вверх. И оставались только сидящие люди у стены, его партнеры, кто с ним играл на сцене, и пустое место между… где он должен сидеть, и гитара.
И актеры пели его песни каждый по-своему. Золотухин пел с ним «Баньку» – замечательную его песню, они вместе где-то снимались, когда он сочинил эту песню. И он рассказывал в спектакле, как он спал, а Владимир писал песню. Жили они в какой-то странной избе, где была почему-то лампочка в пятьсот свечей – другой не было. И всегда ходили люди вокруг дома поглядеть на живого Высоцкого. И он говорил: «А потом мы с ним пели эту песню очень часто вдвоем». И начинал петь, и Владимир пел в записи. А он пел с ним. И это место я очень любил. Оно живое…
Дополнение
Еще о «Таганке»
После «Доброго человека…» мне захотелось через пару лет вернуться к Брехту, чтоб просто проверить мастерство театра – как он сейчас звучит. И еще мне казалось, что ситуация в мире была острая – начались атомные испытания страшные, взрывы, первый конфликт Сахарова с Хрущевым, когда взорвали огромной силы водородную бомбу… И Сахаров умолял не делать этого…
