Молчу. Во-первых, потому что реально не хватает дыхалки, а во-вторых, ну не хвалиться же мне результатами тестов, которые, в отличие от командования, лично мне вообще ни о чем не говорят? Подумаешь, великое достижение — необычная психологическая устойчивость. Лучше бы я был сильнее. А исключительная склонность к любого рода анализу — это вообще что? Думая об анализах, я представляю захудалую лабораторию, в которую как-то сунулся, проходя медкомиссию.
В общем, все это кажется мне полным бредом. Чувствую себя самозванцем. Единственный плюс — то, что из-за гребаных тестов я провожу с Сашей намного больше времени, чем все остальные. У меня необычная программа подготовки, в которой основной упор делается на овладение мною всякими разными психологическими техниками и приемами. Если честно, я вполне мог не выходить на полосу. И выперся туда по доброй воле, чтобы мужики не считали меня слабаком. А теперь, вот, пожинаю последствия собственной дурости… Ну, не идиот ли?
Но вот насколько идиот, понимаю лишь на финише, когда среди других инструкторов замечаю и Сашу. Картина маслом. Я весь в соплях и грязи. А над моими «успехами» ржет весь взвод. Сплевываю. Падаю и, перевернувшись на спину, гляжу на пролетающие мимо облака.
— Эй, Орленок! — ложится рядом Жданов.
— Чего?
— Ты с Быстровой каждый день в учебке зависаешь…
— И?
— Может, в курсе, чего ей нравится? Ну, ты понял…
— Нет. Что я должен понять?
Металлический вкус крови во рту становится сильнее. Я сплевываю на сырую после дождя землю.
— Трахнуть я ее хочу, вот что! А чтобы к ней подкатить, надо знать, что ей нравится. Сечешь?
Желание вломить этому придурку просто невыносимое. Но, во-первых, за такое можно загреметь на губу, а во-вторых, меня могут вообще нахрен выгнать. Допустить такое я не могу. А потому лишь закусываю щеку, отчего вкус крови во рту становится вполне реальным. Если бы я сплюнул сейчас — слюна была бы розовой. Но главное, я молчу. Перекатываюсь на бок, упершись рукой в землю, встаю и иду прочь, хотя Жданов что-то зло орет мне в спину.
Может, у меня и впрямь какая-то «необычная психологическая устойчивость»? — впервые приходит в голову, но в ту же секунду я переключаюсь, не успев додумать эту мысль до конца.
Что ей нравится… Что ей нравится?
Ей нравится сладкое, но почему-то она пьет ужасный черный, как ночь, и горький, как слезы, кофе. Ей нравится Кант. Она сама так сказала, но, как вы понимаете, эта информация — хреновый плацдарм для подката, особенно когда ты сам этого Канта в глаза не видел. Точнее не самого Канта, его труды! Ну, вы поняли…
Ей нравится гроза. Когда гром бабахает так, что стекла в окнах подпрыгивают. Это выяснилось, когда прямо во время нашего с ней занятия на базу обрушился ливень. Забыв обо всем, Саша подошла к окну, открыла его настежь и стояла так, в полупрофиль, кажется, вообще меня не слыша, пока стук дождя не стих. А еще ей нравятся васильки. Букетик с ними стоял у неё на столе. Цветы давно завяли, но она не спешила их выбрасывать. И время от времени поглаживала красивыми длинными пальцами поникшие лепестки.
На следующее занятие я впервые принес ей цветы.
Звонок домофона врывается в мои воспоминания непрошенным гостем.
— Па-па! — говорит Машка.
— Думаешь, уже освободился? — ухмыляюсь племяшке, иду в коридор и вывожу картинку на экран.
— Па-па!
— Да папа, папа. Ты, никак, соскучилась?
Машка кокетливо прячет личико у меня на шее. А я на секунду зажмуриваюсь, впитывая в себя ее тепло. Сейчас Миша ее заберет, и я опять останусь один. Тогда как прямо сейчас мне не помешала бы компания.
Я не хочу думать о предложении Саши. Потому что оно ничего не значит. На моем месте мог оказаться кто угодно. Случайно ловлю собственное отражение в зеркале и удивляюсь тому, как сильно проступили желваки на моих скулах. Выдыхаю. Но напряжение не спешит покидать мое тело и, кажется, становится только сильней с течением времени.
* * *
— Фух, ну и денек! Никаких сил нет. — Миша врывается в мою квартиру ураганом. Такой энергичный и деятельный, в противовес словам.
— Зайдешь перевести дух?
— Зайду, чего не зайти? Привет, моя принцесса! Этот олух тебя не обижал?
Притворно возмущаюсь, потому что именно такой реакции от меня ждут, и первым иду в кухню. Вдруг понимаю, что голоден. Еще бы — за целый день у меня во рту не было ни крошки.
— Голодный?
— А что, у тебя есть че пожрать? — удивляется Миша.
— Нет. Картошки хочу пожарить. Надо было мне тоже селиться поближе к мамочке, — привычно подкалываю старшего, который, не будь дураком, и впрямь купил себе квартиру в одном подъезде с матерью, а потому, в отличие от меня, никогда не голодал.
— Ариша отстранила мать от готовки, — Миха перехватывает дочь поудобнее, садится за стойку и мечтательно откидывает голову. Ариша — это его жена. Брат от нее без ума. Как и мы все. Я безумно за него рад. Вот бы только собственное одиночество на фоне его семейного счастья так сильно не бросалось в глаза...
В памяти не вовремя всплывает наш разговор с Сашей.
— Ты что… ты мне себя предлагаешь?
Нет, я не дурак, и сразу понимаю, к чему она клонит, просто… Еще на что-то надеюсь. И не жалея себя, хватаюсь за струны, что со звоном обрываются у меня внутри, в безуспешной попытке соединить их воедино.
— Ты же всегда обо мне мечтал.
Самое дерьмовое как раз то, что она права. Я о ней мечтал, да. И спустя гребаных пятнадцать лет я все еще о ней мечтаю. Хочу даже больше, чем сделать следующий вдох. Но не так же, мать его! Не так. В ту секунду я её не хочу. Я её почти ненавижу.
— С того времени утекло много воды. И как бы тебе сказать, чтобы не обидеть? Моя мечта значительно поблекла.
Кровь приливает к ее щекам. На какой-то миг мне кажется, что она пошлет меня куда подальше. А потом я вижу, как Саша ломается… И все. Она не нравится мне такой. Другое дело — дерзкая Саша. Та Саша, которая бросила меня в бане со спущенными штанами, узнав, что я на нее поспорил. И пусть это сделало меня посмешищем в глазах десятков бойцов, я не мог не восхищаться тем, какую изощренную месть она придумала. Как филигранно все провернула. И как я повелся только?
— Хотя бы выпусти его под домашний арест. Пожалуйста.
— Выпустить? А ты уже решила, что мне предложишь за это?
Даже не пытаюсь скрыть насмешку в голосе. Но я ведь не над ней смеюсь! А над собой. Над этой идиотской влюбленностью, с которой не могу справиться даже при помощи самых хитрых психологических приемов, которыми в совершенстве владею.
— Все, что угодно.
Я зажмуриваюсь, чтобы она не увидела в моих глазах демонов, которых выпустила своими словами. И которых я никак не могу взять под контроль.
