Леонхашарт приближается к стеклу так близко, что его дыхание оставляет на поверхности белесый след.
— Юма. Анастасия под моей защитой, если еще раз попробуешь ее украсть, накачаешь снотворным, каким-нибудь препаратом, сделаешь что-нибудь против ее воли — я тебе устрою судебное постановление по спиливанию рога, а если тебя не остановит ополовинивание твоего магического потенциала, я тебе и второй рог спилю уже лично. Поняла?
— Да, я же не тупая, — напоминает Юмаат. — Но ты мне дашь исследовать ее под твоим присмотром? Тебе самому разве не интересны ее свойства как полукровки? А если размножиться с ней решишь, тебе совсем-совсем не любопытно, что она из себя представляет?
Размножиться — от такой формулировки Леонхашарта коробит.
— Мое размножение тебя не касается, Юма, просто не трогай Анастасию.
— Ну как это не касается? Ты же архидемон, а она — наполовину эеранский маг, если вы станете размножаться, результат этого станет достоянием науки. Вы все просто обязаны будете дать себя исследовать.
— Рога спилю, — повторяет Леонхашарт.
— Наука требует жертв, — с нездоровым энтузиазмом сообщает Юмаат. — Я готова, если дашь вас и результат размножения исследовать.
«Это серьезно, ее ничто не остановит… — с ужасом понимает Леонхашарт. — Как бы не пришлось мне дракона ей добывать, чтобы оставила нас в покое. Да, придется где-то достать дракона…»
И тут в голову Леонхашарта приходит гениальная идея, он опять приближается вплотную к стеклу:
— Юма, я узнал одну важную вещь о секторе Возмездие.
— Какую? — она приподнимает темно-красные брови.
— Они завезли дракона.
Ее глаза округляются, на рогах проскальзывают красные искры.
— Держат его у себя, никому не показывают. Я хочу выведать, чем они там занимаются, что планируют, и если ты мне поможешь с этим и проникновением на территорию сектора, я помогу тебе украсть дракона.
Юмаат в таком ступоре, что Леонхашарт сомневается, слышала ли она его. Но тут Юмаат отмирает: облизывает губы, нервно потирает рога и уточняет:
— Уверен?
— Да. Предлагаю совместную операцию: мне — информация, тебе — дракон.
Судорожно кивая, Юмаат бормочет:
— Да-да-да, я начну готовиться. Наверное, надо взломать их компьютеры. И подкупить ученых. Можно даже похитить…
Леонхашарт облегченно выдыхает: «Ближайшее время от внимания Юмаат Настя спасена. Осталось приструнить Аншаарти, Фламентину и Амбероуз. Наверное, придется надавить на их отцов: пусть держат дочерей в узде, а еще лучше — выдадут замуж, если уж тем настолько хочется супружеской жизни».
— Ты не пожалеешь, что взял меня в долю! — Юмаат хлопает в ладоши.
Но Леонхашарт ее энтузиазма не разделяет: с ней ведь работать примерно так же спокойно, как с ящиком нитроглицерина.
* * *
Вой побудки утром опять напоминает, что мои каникулы закончились. Открываю глаза, и первая мысль: как же здесь тесно. И ванной комнате тоже тесно. Как к хорошему быстро привыкаешь: пожила в роскошных апартаментах всего ничего, а стандарты уже поменялись.
Чистя зубы, смотрю на свое отражение… вдруг на меня накатывает осознание, что роскошные апартаменты я посыпала мукой, пытаясь отыскать Юмаат, и опять хочется стукнуться лбом о что-нибудь твердое.
Рядом вздыхает невидимая Саламандра: она теперь часто возле ванны вздыхает, переживает, что та стала тесной.
Иногда на меня накатывают такие вспышки стыда, что просто жутко становится. Или пронзает почти ужас: я полувампир, а вдруг у меня клыки полезут и жажда крови появится? Как-нибудь проснусь и обнаружу, что грызу чью-нибудь шею. Катари, например, она у нас нежная, вряд ли успеет отреагировать. Или попытаюсь куснуть Манакризу и останусь без зубов. Ну ведь ужас же! Меня передергивает. Такое чувство, что вколотая мне гадость до сих пор влияет на эмоции.
Остается надеяться, что скоро все пройдет — и продолжать жить обычной жизнью.
Но как ее продолжать, если по пути на завтрак, здороваясь со знакомыми и перекидываясь ничего не значащими фразами, я снова вспоминаю блинчики с сиропом… и Леонхашарта в фартуке. И его кофе. Здесь такого даже близко не подают. Одно утешение: для фигуры студенческая пища явно полезнее, чем его сласти. М-м, каша — то что надо для здорового питания.
Привычно бормочет телевизор, звенят столовые приборы, гудят голоса — в секторе четвертого факультета все по-прежнему.
Блинчики были такими вкусными…
«Может, напроситься к Лео в гости? — едва подумав, тут же ругаю себя. — Хватит о нем вспоминать! Сама себе блинчики испеку».
Эх… не только к сердцу мужчины путь лежит через желудок, похоже. Пора с этим что-то делать, а то карантин закончится через три дня, и к этому времени я должна вернуть ясность мысли и холодность сердца.
Едва усаживаемся за стол, Лисса наклоняется ко мне и шепчет:
— Ты сама не своя, что случилось?
Да вот прижилась в доме у одного рогатого, назад что-то хочется.
— Еда такая пресная, — нарочито вздыхаю.
— Есть такое, — соглашается Лисса.
— Хорошая еда. — Манакриза всегда ест с аппетитом. — Просто отличная. О, кстати, наш знакомый… — она кивает на экран.
Развернувшись, наконец, прислушиваюсь к словам ведущего:
— …отработку назначенных Архисоветом общественных работ. Как всегда в случае с лордом Шаакараном. не обошлось без прекрасных женщин.
Улица, которую показывают в новостях, действительно перегорожена толпой демониц. Кто с опахалами, кто с зонтами, едой, водой, косметикой, тащат за собой шезлонг.
Сначала Шаакарана показывают со спины: он идет с метлой, а потом камера смещается в сторону и заходит в фас, я чуть не давлюсь от смеха: лицо котика скрыто черной пластиной, как у Леонхашарта, только глаза сияют не красным, а голубым.
— Это он архисоветника изображает? — удивляется Лисса.
— Ему не идет, — Манакриза зачерпывает еще каши. — Эта лицевая пластина не подходит по цвету, и к ушам тоже не подходит.
Уткнувшись в ладонь лицом, тихо хихикаю: ну котик, ну… артист!
— Особым условием было, — продолжает ведущий, — чтобы лорд Шаакаран сам выполнял все предписанные работы.
Поднимаю взгляд на экран:
Ну Шаакаран и выполняет: медленно-медленно примеряется к бортику тротуара, дергает хвостом, направляет метлу. Оглянувшись на группу поддержки, что-то говорит, ему показывают, как надо мести. Он коротеньким движением взмахивает метелкой по тротуару, еще раз. Остановившись, трагично прикладывает руку ко лбу, будто в предобморочном состоянии уже. Его сильнее обмахивают опахалом и протягивают бутылку воды.
