В аудиторию, наконец, заходят позавтракавшие девушки. Они удивлённо поглядывают на блестящие золотыми изломанными боками мешки. Манакриза, по-хозяйски осмотрев дары, довольно легко отправляет их под стол и садится, бросает на Шаакарана многозначительный взгляд.
Тот, продолжая прикрывать «страдающие» от чрезмерного растяжения сердечки хвостом, разворачивается к интерактивной доске. Косится на Манакризу, на её крепкое плечо в россыпи блёсток. Он не может от них оторваться, и думать толком тоже не может: слишком сумбурно у него в голове.
Мысли путаются…
Перескакивают на то, как шёлковое лиловое платье облегает грудь и бёдра Манакризы, на сверкание блёсток на её веках, на непривычно распущенные волосы…
И лишь пару часов спустя, когда профессор вовсю читает лекцию об этикете, до Шаакарана доходит: «Почему я плачу, чтобы она меня не раздевала? Я же не боюсь раздеваться перед женщинами! Я очень даже за то, чтобы раздеваться перед женщинами! И, да, это мне можно платить за то, чтобы такую красоту посмотреть, а не я должен откупаться от просмотра. Да что это такое?! Я же себя не стесняюсь! Я же… я… не зря же я столько мышцы прорабатывал, столько занимался, чтобы было, что показать, а она… она… она готова променять такое роскошное зрелище на какую-то еду! Да она ничего не понимает в демонах!»
Если бы не повышенные требования безопасности, Шаакаран прямо сейчас сорвал бы с себя броню и продемонстрировал кубики пресса. Но нельзя. Он бросает на Манакризу, внимательно слушающую профессора, недовольный взгляд.
Плечо у неё блестит, фиолетовые искорки размазались по шее, ключицам, попали на скулу, пряди тёмных волос. Не у каждой невесты в аудитории такая гордая, правильная осанка, и грудь не у каждой такая объёмная и так бодро торчит, выпуклостями прямо указывая на то, что нижнего белья, по крайней мере, сверху, на её хозяйке нет.
Шаакаран прикусывает губу.
Потом возвращается мыслями к себе любимому, залезает в планшет, в галерею. Просматривает селфи и профессиональные фото, отбирая самые-самые в отдельную папку. Аж язык высовывает от усердия. Но и результат того стоит: прекрасные ракурсы, Шаакаран блестящий от блёсток, Шаакаран блестящий от масла, Шаакаран не блестящий. В одежде и даже без неё.
«Да многие в очередь встали бы посмотреть на это!» – гордый своими достижениями Шаакаран запускает слайд-шоу и, пользуясь тем, что профессор отворачивается к доске сменить картинку с раскладкой столовых приборов, подсовывает планшет Манакризе.
– Это дороже окорока, – шепчет он.
Манакриза опускает взгляд на экран, вздёргивает бровь. Сердце Шаакарана пропускает удар. Он ждёт – ждёт восхищения, сожаления об отказе на него смотреть и… ну чего-нибудь привычного.
– Бывает и лучше, – шепчет в ответ Манакриза и отодвигает планшет обратно. – Окорок лучше.
Только природная грация помогает Шаакарану удержаться на стуле и не рухнуть в проход.
«Да как она смеет?! – от возмущения Шаакаран не может вымолвить ни слова. – Да я… да она… да она ещё пожалеет, что меня не оценила! Она ещё увидит, что я самый красивый, самый завидный и самый лучший демон Нарака! Я докажу ей, что она неправа! Она будет от меня в восторге! Она ещё станет умолять, чтобы я перед ней разделся! А я не стану!»
Обиженный в лучших чувствах Шаакаран забирает планшет и начинает обдумывать план страшной мести.
Глава 16
Для Мада дни с исчезновения Леонхашарта и Насти с её саламандрой – чёрные дни. Даже не так: пречернейшие! Юмаат ведь всё равно, какие там катаклизмы происходят, ей вынь да положь Леонхашарта, потому что он ей дракона обещал (Мада при мысли об этом передёргивает: тогда всему НИИ хана), и объект пятнадцатую невесту тоже вынь да положь. Так же как и отчёты по наблюдению за саламандрой пятнадцатой невесты. И да, то, что саламандра тоже таинственно пропала, миледи Юмаат совершенно неинтересно.
Ей нужны отчёты, а не оправдания. И точка.
Так что девять дней Мад неустанно прочёсывал кольцевой город Нарака. Теперь вот до канализаций добрался. А что? Прятаться здесь могут? Могут! У него вот отлично получается прятаться в канализации даже от всевидящей Юмаат.
А что темно, с потолка капает, мимо в бетонном жёлобе течёт не самая ароматная вода – мелочи, от которых спасает респиратор с ароматизаторами и прибор ночного видения.
Один недостаток – есть не очень приятно, но Мад для лорда удивительно непривередливый: в НИИ под руководством миледи Юмаат быстро избавляются от аристократических закидонов.
В канализации даже романтично и уютно, если широко посмотреть!
Такие неспешные мысли проплывают в голове Мада, когда в тоннеле канализации раздаётся до ужаса знакомый голос:
– Ты почему здесь сидишь в темноте?
Дёрнувшись, Мад медленно оборачивается. На фоне зеленоватых силуэтов очень ярко горят две точки – глаза-фары механического таракана.
– Где мои отчёты? – Юмаат не надо делать строгий голос, чтобы у подчинённых волосы дыбом вставали и рога начинали тревожно чесаться в предчувствии беды.
– Д-делаю.
– В темноте?
– Т-тестирую новый прибор ночного видения, – дрожащим голосом выдаёт Мад.
– Ладно, но чтобы отчёты вечером были, иначе пеняй на себя.
Две точки гаснут, и в тоннель возвращается тишина, нарушаемая только сбивчивым дыханием Мада. Он сейчас с радостью нырнул бы в потоки отработанной воды, но…
«Может, подруг пятнадцатой невесты расспросить? Одна из них там очень даже нормальная, – он припоминает Лиссу, то, как прятался за ней, прижимался… – Неплохая идея. Да, надо опросить подруг пятнадцатой невесты. Если не информацией разживусь, то хоть время приятно проведу».
***
Чем ближе обеденный перерыв, тем сложнее Манакризе сосредоточиться на лекции: она настороже, готова в любой момент перехватить Шаакарана, если тот вдруг ринется бежать.
На то, что они вроде как договорились, Манакриза не слишком надеется, потому что считает Шаакарана странным и непоследовательным: какой смысл запрещать себя раздевать, если он практически всё в клипе показал, и этот клип на весь Нарак крутят? Увиденного было вполне достаточно, чтобы визуально определить его параметры. И будто мало этого, Шаакаран ещё и фотографии на планшете показал, на которых всё точно видно.
«Или он это специально сказал, чтобы спровоцировать меня его раздеть? – никак не может понять Манакриза. – Но зачем? Поставил бы это ценой его помощи, я бы его раздела, мне же не тяжело…»
И ещё Манакризе не нравится, что из образа соблазнительницы она бездарно выпала. Блёстки раздобыла (практически шантажом, обещая сдать укравшую их у стилистов Велью), подкрасилась (да знал бы дома кто, что она ради невоина красилась – засмеяли бы), а показать себя миленькой беззащитной девочкой не получалось.
