Между тем рано утром 14 мая генерал, как было заранее намечено, должен отправиться с официальным визитом в Румынию. Накануне поздно вечером де Голль охвачен необычной для него нерешительностью. Министр внутренних дел Фуше советует отложить поездку, и он уже соглашается. Но приходят премьерминистр и министр иностранных дел и советуют ехать. Поскольку внешняя политика всегда стоит у де Голля на первом месте, он в конце концов летит в Румынию.
А события во Франции идут своим чередом. Полиция оставляет Сорбонну, и соперничающие группы гошистов обосновываются в аудиториях. Их не так уж много, несколько сотен. Но множество любопытных интеллигентов наводняют храм науки. Теперь здесь «критический» или «свободный» Университет. Провозглашается установление «студенческой власти». Что все это значит? О возобновлении занятий, естественно, нет и речи. День и ночь идут митинги. Ораторы сменяют друг друга. Одни призывают к анархии. «Ни бога, ни господина», – звучит старый лозунг бланкистов. Другие требуют полной сексуальной свободы. Разумеется, обсуждаются и университетские проблемы. Требуют отмены экзаменов, обязательных программ и курсов, увольнения всех старых профессоров. Часто поют «Интернационал», но еще чаще произносят антикоммунистические речи. В руках мелькают красные книжечки изречений Мао, распространяемые китайским посольством. Часто ссылаются на Троцкого. Все стены заклеены лозунгами и запачканы надписями: «Будьте реалистами, требуйте невозможного!», «Запрещается запрещать!», «Воображение к власти!» Объявляется «непрерывная творческая революция». Все требуют полного преобразования общества. Но как это сделать и чем его заменить? Никто толком этого не знает. Затем захватывают находящийся неподалеку театр «Одеон». Пытаются вступить в контакт с бастующими рабочими, но те с подозрением относятся к анархистским и антикоммунистическим действиям гошистов. На заводы их не пускают.
А там царит иная, более серьезная атмосфера. Всеобщая забастовка, объявленная сначала на 24 часа, по истечении этого срока не только не прекратилась, но стала еще более всеохватывающей. При этом борьба трудящихся приобретает новые формы. Рабочие занимают предприятия. Это началось 14 мая занятием завода «Зюд авиасьон» около Нанта. Затем то же самое в последующие два дня произошло на огромном комплексе предприятий государственной автомобильной фирмы «Рено». Дело дошло до того, что бастующие чиновники заняли даже резиденцию Национального совета французских предпринимателей! Прекратилась работа всех видов общественного транспорта, связи, забастовали работники радио и телевидения. К 20 мая Франция была полностью парализована, число бастующих достигло 10 миллионов.
Рабочие на заводах также митинговали. Но там речи и характер требований были иными, чем в Сорбонне. Здесь реалистично требовали возможного: улучшения условий труда, более справедливой его оплаты. На заводах стены тоже заклеены плакатами и лозунгами. На «Рено», например, чаше всего встречались надписи: «40 часов», «60 лет», «1000 франков». В первом случае речь шла о продолжительности рабочей недели, во втором – о пенсионном возрасте, в третьем – о минимальной зарплате. И, конечно, повсюду фигурировал де Голль. Ведь он страстно стремился к персонализации власти, к монархии республиканского стиля. Поэтому все без исключения пороки Пятой республики, вызвавшие взрыв недовольства, естественно связывались с личностью де Голля. Характерные знакомые черты де Голля, его жесты, генеральская форма и прочее фигурировали в карикатурном виде на плакатах как обвинение, предъявляемое ему французами. Личная власть на службе монополий закономерно вела его к личному краху. «Десять лет – этого довольно!» – кричали все стены Франции.
Де Голль продолжает свое заграничное путешествие в то самое время, как положение во Франции обостряется. Министры, которых он отучил действовать самостоятельно, не решаются предпринимать чтолибо серьезное в его отсутствие. На нем одном держится все государство. Дебрэ, Фрэ, Фуше звонят генералу в Бухарест и просят его сократить пребывание за границей. Наконец, после долгого телефонного разговора с премьерминистром де Голль сокращает время пребывания в Румынии на 12 часов и в субботу 18 мая поздно вечером возвращается в Париж.
Все члены правительства встречают его и сообщают о тревожных новостях. Генерал взбешен и обрушивается на них с потоком упреков и сарказмов: «Стоит де Голлю удалиться, и все рушится!» – гневно бросает он. Но разве все начинало рушиться не в его присутствии? Затем, уже в Елисейском дворце, генерал решительно заявляет: «Надо остановить все это. Или они, или мы… Да – реформам, нет – бардаку!»
Совет министров под председательством де Голля долго решает, какие же шаги предпринять. Генерал бледен, он выглядит очень усталым и постаревшим, плечи опущены, и иногда становится заметно, как трясется его голова. Министры пространно высказывают свои взгляды на сложившуюся обстановку. Де Голль предлагает новый референдум, о котором он намерен сообщить стране в выступлении по радио и телевидению 24 мая. Некоторые министры предлагают провести лучше досрочные парламентские выборы. Президент колеблется, но все же выбирает излюбленное средство – референдум.
24 мая де Голль появился на экранах телевизоров и произнес шестиминутную речь, пожалуй, самую бесцветную, вялую, бессодержательную из всех его многочисленных речей. Она совершенно не соответствовала масштабам событий.
Он признал, что «стране угрожает паралич», и сказал, что надо предотвратить опасность ее «вовлечения в результате гражданской войны в самые отвратительные и самые разорительные авантюры». Каким образом? Путем положительного голосования на референдуме за предоставление «государству, и прежде всего его главе, полномочий для того, чтобы обеспечить обновление». О характере этого обновления судить трудно, ибо генерал ограничился самыми общими формулами. «В случае если вы ответите «нет», – предупреждал де Голль, – само собой разумеется, что я не буду больше долго выполнять свои функции».
Французы спрашивали: куда же исчез величественный, героический пафос его многих прежних выступлений, его решительность, твердость, уверенность в себе? Он как бы сразу потерял свое красноречие, убежденность, страстность. Нет, это уже не был прежний легендарный человек действия. Разочарование, недоумение, возмущение – такова реакция на речь де Голля. «Это Ватерлоо!» – говорили многие. Когда накануне своего выступления де Голль советовался с министрами, генерал Бийот говорил, что общественность ждет от его речи появления «великого де Голля». Речь должна убедить, что «мы разрушим все Бастилии консерватизма». Ничего подобного не случилось. Напротив, все газеты, кроме голлистской «Насьон», расценили речь де Голля как признание поражения, как проявление беспомощности. «Ничего нового» – такой лейтмотив всех откликов. В передовой статье газеты «Юманите» говорилось: «На этот раз чары разрушены и притом окончательно. Человек провидения трепещет на своем пьедестале. Десять лет пребывания у власти его изменили. Теперь это всего лишь обреченный политический деятель, который маневрирует, чтобы добиться отсрочки… Глава государства дал понять, что если результаты референдума будут неблагоприятными для него, то он откажется от государственной деятельности. Браво! Но к чему ждать? Нынешнее правительство ничего не представляет. Не нужно больше ждать. Нужно уйти. Так уходите, гн генерал, пока еще не поздно!» Впрочем, сам генерал чувствует себя в какойто прострации. Он сознает, что его выступление не оказало никакого влияния на события, которые развиваются в прежнем, опасном направлении. В тот же день в Париже происходит новая грандиозная демонстрация и сотни тысяч людей идут с криками: «Народное правительство!», «Де Голля в отставку!» А ночью в Латинском квартале опять рвутся газовые гранаты, и снова сотни раненых и арестованных. Волнения вспыхивают непрерывно и в провинции.
