Но личные позиции де Голля нисколько не укрепились. Один из его министров сказал после выборов: «Партия выиграна, но с генералом покончено». Социальный строй удалось спасти, но это только подчеркнуло тот факт, что именно при де Голле его вообще потребовалось спасать отчаянными средствами. Государство, возглавляемое де Голлем, обнаружило свою роковую слабость изза того, что все традиционные предохранительные клапаны, то есть партии, парламент, министры, правительство, не действовали. Лишенные какойлибо самостоятельности, они не несли и ответственности.
Стало ясно, что любой политический кризис обрушивается не на какуюлибо часть государственной системы, а на исключительное воплощение ее реальной власти – на президента. «Красный май» показал, что это ставит под вопрос само существование социального строя. Буржуазия почувствовала крайнюю опасность полной персонализации власти. На июньских выборах чрезвычайные обстоятельства еще побуждают ее в последний раз объединиться вокруг де Голля. Но после успеха широкие буржуазные круги отходят от него. Он уже не дает им ощущения надежности: он внушает страх. Особое личное влияние генерала на массы, которое так эффективно защищало французский капитализм щитом высших национальных интересов, было утрачено. Власть де Голля оказалась «изношенной». В довершение всего генерал начал осуждать капитализм и, выдвигая план «участия», посягал на священный принцип частной собственности. Давно копившееся недовольство буржуазии самостоятельностью действий генерала чувствуется с небывалой силой. Потеряв поддержку низов, де Голль бесповоротно утрачивал теперь и опору в верхах.
Восемь месяцев, разделявших июньские выборы и уход генерала, его французские биографы называют временем «отсрочки». В самом деле, это была отсрочка приговора, вынесенного в мае 1968 года.
В сужающемся кругу верных голлистов рассчитывали, что у генерала откроется «второе дыхание». Признаки этого как будто появляются. В июле де Голль назначает премьерминистром Кув де Мюрвиля вместо Жоржа Помпиду, переведенного, как сказал генерал, «в резерв республики». Но последует ли чтото новое в политике? Когда в августе была взорвана первая французская водородная бомба, спрашивали: может быть, подобно этому, произойдет взрыв энергии и у де Голля? Ожидали его 17ю прессконференцию, назначенную на 9 сентября. Но очередная «торжественная месса» не принесла сенсации. Хотя генерал и сказал, что «голлизм является современным выражением порыва нашей страны, вновь активизированного ее стремлениями к блеску, силе, влиянию», сам он не проявил никакого «порыва»; генерал сообщил, что «участие», кроме применения его на уровне предприятия, должно осуществляться на уровне всей страны путем преобразования сената в экономический и социальный орган, представляющий «группы интересов» от предпринимателей до профсоюзов, а на уровне областей – путем создания в них аналогичных органов. Эти туманные планы не вдохновили никого. Даже ревностный поборник «участия» Луи Валлон сказал, что это «шаг назад по сравнению с прежними декларациями».
Прессконференция разочаровала всех. «Констатация своей беспомощности», «Гора родила мышь» – такие формулы мелькали в газетах.
За все время «отсрочки» де Голль словно колеблется, сомневается, хотя неукоснительно, с прежней неутомимостью выполняет свои повседневные обязанности президента. В двух случаях перед Францией вновь предстает прежний решительный и властный генерал, не считающийся с препятствиями и принимающий самые крутые меры.
В ноябре разразился так называемый «денежный путч» буржуазии против де Голля. Предприниматели давно уже алчно использовали любые средства, чтобы компенсировать потери изза повышения зарплаты, которого добились трудящиеся в мае. Наиболее эффективным средством оказалось обесценение франка, стабильность которого де Голль считал одним из главных своих достижений. Чтобы ничего не потерять самим, собственники стремятся сбывать франки и приобретать марки ФРГ. Более 800 миллионов долларов за несколько дней уплывают из Франции. Все говорят о неизбежности девальвации пресловутого тяжелого франка, этого любимого детища генерала, позволившего ему потрясти господство доллара. Но 24 ноября де Голль выступает по радио с заявлением, что франк не будет девальвирован, несмотря ни на что! Заявление вызывает недоумение и возмущение на финансовых биржах мира. Но де Голль добивается своего благодаря помощи… Бонна! И он требует жертв не у предпринимателей, конечно, но у трудящихся. Итак, десять лет власти де Голля привели к финансовому краху, как и при старом «режиме партий». Престижу де Голля нанесен новый непоправимый удар.
25 декабря израильская авиация совершает разбойничий налет на аэропорт в Бейруте, уничтожая стоявшие там гражданские самолеты. Генерал де Голль немедленно, не советуясь ни с кем, принимает решение о строжайшем эмбарго на поставку Израилю самолетов «Мираж», за которые ТельАвив уже заплатил деньги. Недовольство произраильских кругов, всепроникающее влияние которых простирается даже на многих членов голлистского правительства, достигает небывалой силы. И раньше независимый курс де Голля в ближневосточных делах вызывал их негодование. Теперь международный сионизм объявляет ему войну не на жизнь, а на смерть.
Об уходе де Голля говорят как о решенном деле.
1968 год завершается в мрачной атмосфере. В новогоднем выступлении де Голль напрасно призывает «похоронить дьяволов, которые терзали нас в истекшем году». Комментируя речь де Голля, «Монд» отмечала, что все жгучие проблемы остаются, что «триумф июньских выборов в действительности не вырвал корней майского кризиса». В различных политических кругах речь идет лишь о том, кто и как сменит де Голля. Впрочем, 18 января 1969 года Жорж Помпиду на прессконференции в Риме открыто говорит, что в случае ухода генерала он будет кандидатом в президенты. Через три дня следует заявление де Голля о том, что он намерен до конца срока, то есть до выборов 1972 года, оставаться на посту президента. Но так ли уж он тверд в этом намерении? Все свидетельствует об отсутствии у него такой уверенности. И чтобы обрести ее, де Голль решает провести новый референдум по вопросу об «участии», а конкретно о реорганизации сената и о новом региональном устройстве. Он хочет или получить подтверждение того, что страна его поддерживает, и тогда он останется и будет осуществлять серьезно свой план «участия» или уйдет… 2 февраля де Голль объявляет, что в апреле 1969 года состоится референдум. Некоторые из ближайших сотрудников де Голля считали референдум не нужным и думали, что реформу проще провести через парламент. Де Голль соглашается с этим, но не допускает и мысли об отказе от референдума. И он говорит, что если ему суждено уйти, то он уйдет как социальный реформатор, как человек обновления, а не как защитник отживших привилегий напуганной буржуазии. Ведь еще два года назад он говорил: «Мне надо уходить с достоинством. Я должен остаться безупречным образцом. Это надо для истории… Французам стоит только сказать об этом. Я не задержусь ни на один день. Я сам выберу момент. Но я уйду».
Де Голль мог бы оставаться у власти еще три года, до окончания срока своих полномочий. Но после мая 1968 года, подорвавшего основы его влияния, власти, авторитета, это был бы закат, прозябание, упадок. Ему пришлось бы уступать, лавировать, подчиняться. Конец его царствования закончился бы в обстановке растущей враждебности и презрения. Особенно он боялся последствий неотвратимой старости. Ведь именно умственным и физическим одряхлением он объяснял жалкую судьбу Петэна. Итак, надо было либо идти на унизительные уступки перед многосторонней оппозицией с ее противоречивыми требованиями, либо уходить. Но де Голль выбрал третий путь. Он решил попытаться еще раз укрепить свое положение, получив поддержку Франции на референдуме, и в случае успеха действовать с прежней самостоятельностью и непреклонностью. Он пошел в наступление без уверенности в победе. Многочисленные опросы, бесспорные признаки указывали перспективу поражения. ЮДР, его собственная партия, очень вяло, неохотно вступила в кампанию нового референдума. Голлисты не видели смысла в этом ненужном испытании сил, которое могло только скомпрометировать успех июня 1968 года. Генерал, имя которого дало им все, теперь явно стал для них обузой.
