Наступил один из самых трудных этапов жизни де Голля, почувствовавшего отсутствие почвы под ногами. Казалось, он снова в том же положении, как в июне 1940 года, когда, остро ощущая свое одиночество, свою затерянность в бурном океане событий, он со своим призывом 18 июня вызывал, по его собственным словам, «иронию, жалость и слезы». Но в то время де Голля вдохновляла и согревала надежда. И действительно, вопреки всему столь много было достигнуто. Сейчас же все рухнуло… Но, как известно, человек исключительной силы и таланта лучше всего проявляет себя в наихудшем положении. Горькие минуты возмущения судьбой сменились состоянием мужественной напряженности. Он не растерялся, не стал искать легких путей приспособленчества. Проявляя потрясающее хладнокровие и выдержку, он начинает сложнейшую политическую игру против таких опытных и сильных противников, как Рузвельт и Черчилль, и после десяти месяцев напряженной борьбы блестяще выигрывает партию. В отличие от своих самоуверенных партнеров он продумывает заранее десять ходов вперед, улавливает малейшее дуновение в политической атмосфере и в конце концов побеждает. Начинается один из любопытнейших этапов биографии де Голля.
В полдень 8 ноября де Голля приглашают на Даунингстрит. Черчилль и Иден встречают его изъявлением дружеских чувств, выражением симпатии и явным смущением. А де Голль уже обрел свою обычную форму ледяного спокойствия и демонстрирует этим классическим представителям британских добродетелей пресловутую английскую флегму во французском исполнении.
Черчилль объявляет, что американцы категорически потребовали отстранить де Голля. «Мы вынуждены пройти через это, – говорит Черчилль. – Однако вы можете быть уверены, что мы не отказываемся от наших соглашений с вами… Вы были с нами в самые трудные моменты войны. Теперь, когда горизонт начинает проясняться, мы не покинем вас».
Де Голль не без удовлетворения узнает, что тайное заигрывание американцев с вишистскими генералами не избавило их от необходимости сражаться. Идут тяжелые бои. 200тысячная французская армия почти везде оказывает сопротивление. Он узнает, что американцы вывезли из Франции на подводной лодке генерала Жиро, старого знакомого де Голля, под началом которого он когдато служил. Этот ограниченный генерал прославился лишь своим бегством из немецкого плена. Его держат сейчас наготове в штабе генерала Эйзенхауэра в Гибралтаре. Но в Алжире оказался адмирал Дарлан, одно из первых лиц в иерархии Виши.
Де Голль хладнокровно дает советы военного характера. Удивляется, что американцы не учли в своих планах первостепенную необходимость захвата Бизерты, мощной базы в Тунисе. Именно туда немцы могут бросить подкрепление, что, кстати, и случилось. Де Голль даже не упускает возможности дать британцам очередной урок независимой политики. «Вот чего я не понимаю, – говорит он, – как это вы, англичане, целиком и полностью передали в чужие руки предприятие, в успехе которого в первую очередь заинтересована Европа?» «Что бы там ни было, – заключает он, – самое главное сейчас – добиться прекращения боев. А там посмотрим».
В 8 часов вечера де Голль выступает по радио с обращением к французам Северной Африки, к солдатам и офицерам армии, к французскому населению, которое насчитывало здесь больше миллиона человек. Ни тени обиды, заносчивости, никакого следа недовольства его грубым отстранением. Все личные чувства отметены в сторону. Выступает политический деятель, для которого превыше всего интересы борьбы с Гитлером, патриот, стоящий выше личных амбиций: «Поднимайтесь! Помогайте нашим союзникам! Присоединяйтесь к ним без всяких оговорок! Не думайте ни об именах, ни о формулах! За дело! Наступила великая минута. Наступил час благоразумия и мужества… Французы Северной Африки! С вашей помощью мы снова вступим в дело от одного конца Средиземного моря до другого, и победа будет одержана благодаря Франции!»
А янки делают свое дело с большим размахом и с большим отсутствием политического чутья, упуская главное – антифашистский характер войны. Ради непосредственной выгоды делаются вещи, оставляющие впечатление беспринципности. Как раз 8 ноября Рузвельт откровенно изложил свою политику, принимая Андре Филиппа, члена Французского национального комитета, направленного в Вашингтон с целью преодоления упорного предубеждения президента против де Голля. Эмиссар «Сражающейся Франции» вручил письмо генерала, в котором он с красноречивой скромностью излагал свои безупречные намерения, опровергая подозрения в диктаторских замыслах. «После тяжелых лет оккупации, – пишет он, – абсурдно воображать, будто во Франции можно ввести и осуществлять личную власть». Так ли уж абсурдно? Во всяком случае, письмо будет оставлено без ответа. Андре Филиппа заставили целый месяц ждать приема у президента, и только на другой день после американской высадки в Северной Африке он был допущен в Овальный салон Белого дома.
Социалистический лидер, профессор права выступает адвокатом де Голля и убедительно обосновывает политические планы «Сражающейся Франции». Президент обрывает его: «Политически Франция для меня не существует до тех пор, пока выборы не выдвинут ее представителей…» «Но кто будет представлять Францию до выборов, кто организует их?» «Мы готовим группу политических и военных специалистов, которые обеспечат управление Францией в ожидании восстановления демократии…» «Господин президент, для французского народа иностранный оккупант всегда будет только оккупантом…» «Я, – отвечает Рузвельт, – не являюсь идеалистом вроде Вильсона, я интересуюсь прежде всего эффективностью, у меня достаточно проблем, которые надо решать. Мне подходят те, кто помогает их решать. Сегодня Дарлан дает мне Алжир, и я кричу: Да здравствует Дарлан! Если Квислинг дает мне Осло, я кричу: Да здравствует Квислинг!.. Пусть завтра Лаваль даст мне Париж, и я скажу: Да здравствует Лаваль!»
В точном соответствии с таким курсом американское командование 11 ноября заключает соглашение с адмиралом Дарланом, признавая его Верховным комиссаром Северной Африки. К Дарлану присоединяются вишистские губернаторы разных частей Французской империи – Ногес, Шатель, Бержере, Буассон. Эти коллаборационисты и вишисты охотно идут на службу к американцам, видя, куда склоняется чаша весов. Генерал Жиро, который в своей наивности потребовал ни больше ни меньше, как пост верховного главнокомандующего войсками союзников (то есть и американцами!), оставлен в запасе. Впрочем, он поспешно присоединяется к Дарлану, получая командование французской армией в Африке. 15 ноября Дарлан объявил об установлении новой власти… от имени маршала Петэна!
А Гитлер оккупирует теперь всю Францию, в том числе и южную зону. В Тулоне гибнет огромный французский флот. Французы взрывают свои корабли, которые могли бы послужить освобождению Франции. Режим Петэна окончательно превращается в жалкую фикцию. А в это время союзники на глазах французов, ожидавших их как освободителей, отдают власть в Северной Африке вишистам! Американцы покровительствуют представителям самой отвратительной и продажной диктатуры, отвергая де Голля изза его «диктаторских поползновений». Но де Голль имеет безупречную репутацию патриота, и в глазах французов его моральный авторитет растет. Рузвельт приобретает вишистов и… теряет Францию! Де Голль пишет в эти дни генералу Катру по поводу североафриканских событий: «Все это некрасиво. Я думаю, что через некоторое время все это будет низвергнуто и мы окажемся единственной чистоплотной и эффективной организацией…»
