Никто не удивился, не выразил сожаления, не стал просить генерала изменить свое решение. Все молчали. Де Голль простился с министрами и вышел. И тогда Морис Торез, Генеральный секретарь компартии и заместитель де Голля на посту премьера, заметил: «Вот уход, не лишенный величия!» Социалист Жюль Мок сказал: «Право, эта отставка – дело серьезное. Но нет худа без добра. Личность генерала подавляла Национальное собрание. Теперь оно получит возможность дышать свободнее». Заговорили министры от католической партии МРП Гэ и Тетжен: «Теперь на нас ложится тяжелая ответственность быть преемниками де Голля. Наше движение постарается быть достойным этой задачи». «Куда уж вам! – воскликнул Торез. – Если вы и с генераломто ничего не умели делать, то что вы сумеете без него?» Так эта сцена была описана в мемуарах де Голля.
А генерал в тот же день переезжает из дома в Нейи, где он жил с семьей, и временно размещается в Марли, в пустовавшей резиденции премьерминистров. Он явно нервничает, то принимаясь раскладывать пасьянс, то бросая карты. Сразу появилась идея ехать в КоломбэледезЭглиз. Но после того, как там побывали немцы, все разорено, идет ремонт. Недавно ктото приглашал его в Канаду, и он заявляет, что поедет туда. «Я буду ловить там рыбу, а вы будете жарить ее», – говорит он жене. На другой день, все еще оставаясь в Марли, он начинает волноваться и посылает офицера узнать, почему к нему никто не идет. Почему нет делегаций? Может быть, полиция выставила оцепление и народ не пускают? Оказывается, нет, никаких преград между ним и народом никто специально не создавал.
На третий день он пишет одному из близких: «Что касается моего ухода, то это лишь эпизод. Прежде чем делать выводы, подождите окончания дела». Неужели это маневр, рассчитанный на то, чтобы заставить просить его вернуться и тогдато навязать свои условия? В газетах появляются соображения и намеки на то, что отставка генерала будет недолгой.
Но если был такой план, то почему генерал совершенно серьезно заверил председателя Национального собрания Венсана Ориоля, что он не собирается выступать по радио с сообщением о своей отставке, хотя он мог свободно это сделать? Все эти странности в поведении генерала напоминают одно место из его книги «На острие шпаги», где он пишет о том, как тяжело переносить постоянное напряжение: «В этом можно найти истинные мотивы ухода с постов, которые трудно объяснить: внезапно человек, достигший успеха и популярности, сбрасывает бремя власти…»
Ведь де Голль при всей его внешней невозмутимости, холодном спокойствии, умении таить свои мысли нередко обнаруживал весьма живые слабости живого человека. Черчилль писал о нем: «У меня создалось впечатление, что под покровом своего невозмутимого и непроницаемого вида он скрывал неожиданную для него чувствительность. Это впечатление подтверждалось в процессе моих контактов с этим высоким флегматичным человеком».
Даже если отставка не была маневром, отношение к ней больно задело его. Возможно, он хотел стихийных знаков внимания в качестве признания своих заслуг. Но полное равнодушие? Этого де Голль не ожидал! Встречая в эти дни одного из немногочисленных посетителей, он вдруг бросил: «Здесь Лонгвуд…» Он вспомнил место последнего изгнания Наполеона? Странная ассоциация, напоминающая о смятенных чувствах, может быть, о растерянности. Прожив неделю в Марли, генерал с семьей вдруг решает съездить погостить к брату жены Жаку Вандру в его поместье Сенфонтен. Быстро собираются, и вот, уже садясь в машину, генерал извлекает из своих неисчерпаемых исторических познаний фразу, сказанную одним французским маршалом в момент отказа от безуспешного штурма крепости, и шутливо декламирует ее: «А сейчас вы увидите то, что является самым сложным в военном искусстве: отступление!»
Фарс
Так и не дождавшись ни одного признака волнения, ни одной демонстрации или митинга, не увидев никаких проявлений замешательства, генерал де Голль отправился в отремонтированную наконец собственную резиденцию «Буассери» в Коломбэ. За годы войны парк разросся. Аллея метров в двести, проходящая от ворот до дома, стала более тенистой. Чтобы облагородить этот несколько буржуазный двухэтажный дом, генерал велел пристроить к нему шестиугольную башню, возвышавшуюся теперь над черепичной крышей продолговатого здания своим невысоким конусом. Это немного напоминало замок. Внутри башни, в комнате с тремя окнами, его кабинет. Когда генерал, сидя за письменным столом, поднимает взгляд, перед ним открывается широкая панорама полей, невысоких холмов, темнеющий вдали лес. «Галльский лес», – говорит он. И ничего, ни одной постройки, ни одного человека до самого горизонта. На лужайке около дома разбита большая, десять на семь метров, клумба в форме Лотарингского креста: память эпопеи, начавшейся в Лондоне 18 июня 1940 года. Это уже история, и Шарль де Голль с некоторой грустью приступает к работе над своими мемуарами. Впрочем, он охотно отвлекается, чтобы отвечать на письма. Де Голль любезно, старомодно, напыщенно благодарит каждого автора, приславшего свою книгу. Бывает, что письма преданных людей, преисполненных добрых намерений, его раздражают. Верный Мишле, министр вооруженных сил в его правительстве, оставшийся на этом посту и после ухода генерала, пишет по поводу все еще временного военного звания де Голля. Дело в том, что сейчас проходит «упорядочение», проверка и утверждение чинов, полученных во время войны. Ведь де Голль до сих пор не утвержден в звании бригадного генерала. Если он не пройдет процедуру «упорядочения», то останется просто полковником в отставке.
«Мой дорогой министр, – отвечает де Голль, – с 18 июня 1940 года, то есть с того дня, когда я вышел из армейских кадров, чтобы приступить к деятельности исключительного характера, развернулись события такого масштаба и смысла, что теперь уже невозможно «упорядочить» это абсолютно беспрецедентное положение.
Нет совершенно никакой необходимости менять что бы то ни было в этом положении, продолжавшемся в течение пяти лет семи месяцев и трех дней великого испытания. Любое «административное решение», принятое сегодня в этом отношении, было бы странным и даже смешным.
Единственная мера, которая отвечает масштабу этих событий, состоит в том, чтобы оставить все в нынешнем состоянии. Когданибудь смерть урегулирует все трудности…»
Де Голль отказывается от всего: от военной медали, от награждения орденом Почетного легиона, от присвоения ему специального звания «генерала освобождения». Он бригадный генерал временного характера и носит по две звездочки на рукавах и на кепи, а на мундире – только Лотарингский крест.
Какое значение имеет все это для истории? В отличие от людей, не чувствовавших историю и своего участия в ней, он ощущает ее всегда. Она и здесь, где сходятся поля Шампани, Лотарингии, Бургундии, где небо видело столько славы и горя, где земля щедро удобрена кровью и трупами. Он видит следы римской дороги, проходившей от Лангра к Страсбургу. Недалеко Каталаунское поле, где галлы остановили Атиллу, и поля сражений императора. Здесь пути вторжений во Францию. На протяжении двух человеческих жизней их было семь. Поколения галлов, французов, мушкетеров короля, санкюлотов, строителей соборов и разрушителей монастырей прошли по этой земле, где сейчас не видно их следов. На месте КоломбэледезЭглиз в XIV веке стоял монастырь Святого Батиста. Рядом с ним спустя век построили вторую церковь. Отсюда и название деревни: «дезЭглиз» – две церкви. Но монастырь разрушен, и осталась одна тесная и старая церковь, перестроенная в XVIII веке, куда он ходит по воскресеньям слушать мессу. Сколько поколений жили, страдали и умирали в этих местах, оставив перед его взором совершенно пустынный пейзаж,
