Останавливаясь на анализе внутренних пружин этого убийства, необходимо несколько заглянуть в историю знакомства Ш. с Лебедевой и познакомиться с общим характером их отношений. Та ссора их, которая непосредственно предшествовала убийству, была не первая. Они постоянно бранились и много раз дрались. Еще за неделю, приблизительно, они сильно дрались, так, что их с трудом разнял пришедший к одной из жилиц за покупкой старья татарин. Начинала ссоры и перебранку обыкновенно Лебедева; Ш. долго отмалчивалась и многое спускала своей соседке. Лебедева была очень вспыльчива и невоздержанна на язык, бранилась, кричала, но вместе с тем была и очень отходчива, вскоре подходила, целовала Ш., сейчас же после ссоры или драки шла мириться. Совсем иной характер у Ш. Она довольно сдержанна, с трудом выходит из себя, но, выведенная из терпения, долго и сильно злобствует. Сама признается, что зла и мстительна. Обиду помнит долго, очень самолюбива и, если ее сильно задевают, легко может перейти к насильственным действиям. «Особенно меня выводит из себя, – говорит она, – если меня заденут за самолюбие». Она не принадлежит к числу тех женщин, которые от обиды плачут, но в силах активно выступить против обидчика и ответить ему каким-либо насилием. Она с безразличием относится к трупу и крови. Масса крови, вытекшая из Лебедевой, не произвела на нее никакого особенного впечатления. Она очень отчетливо помнит процесс разрезания трупа, точно указывает, что и как она отрезала; говорит, что отрезывать голову, руки и ноги, а также разрезать туловище ей трудно не было, все это она сделала простым кухонным ножом. Самый процесс нанесения удара топором она также помнит хорошо, помнит, между прочим, что ударила сознательно обухом, а не острым концом, «иначе от черепа ничего бы не осталось», плохо помнит лишь начало ссоры. После убийства, разрезания трупа и разваривания его она спала ночь, как обыкновенно, хорошо. О покойной Лебедевой она не жалеет, говорит, что ее ненавидела, и отзывается о ней со злобой и со злым огоньком в своих серых глазах. О совершенном она вспоминает не только когда ее расспрашивают, а и по своей инициативе, но равнодушно, без сожаления и раскаяния. Никаких тревожащих снов или видений у нее не было. Преступление свое она признает делом нехорошим, убивать Лебедеву она права не имела, но какого-либо тяжелого чувства убийство в ней не вызвало: «как будто кошку убила, – говорит она, – а не человека». Наказать за это, по ее мнению, нужно, хотя, если принять во внимание, какая была Лебедева, то и наказывать за убийство ее не следовало бы. Резала она ее с такой злобой, «будто, – говорит она, – передо мною не человек, а скотина лежала». Начала она резать труп, когда он был еще теплый. Когда Лебедева от удара упала на кровать, она сначала подумала, что та просто в обмороке или симулирует, подошла к ней, присмотрелась, попробовала пульс, убедилась, что сердце не бьется. Все это она рассказывает с улыбкой, деловым тоном, как вещь самую обыкновенную. Осуждая содеянное ею, Ш. делает это холодно, без заметного эмоционального тона, и главным основанием для такого осуждения, по-видимому, считает то, что придется за это нести большую ответственность.
Знакомясь с личностью Ш., мы узнаем о ее жизни и характере следующее. Она уроженка Витебской губернии. Отец ее умер в 1903-м или 1904 году, мать – в 1913-м. Отец пил сильно и умер от какой-то желудочной болезни, мать – от туберкулеза. Родители жили дружно, не ссорились. Всех детей у них было четверо, старшая дочь и еще три сына. Отец был строг, наказывал детей, но не жестоко, больше тем, что ставил в угол; мать была женщина добрая, но очень вспыльчивая. Леонтина до конца сохраняла очень хорошие отношения с родителями, с которыми прожила до 17 лет. Семья их была не из бедных, нужды она никакой не знала. Летом они уезжали в небольшое имение матери, а зимой и осенью жили в городе. В школе она не училась, училась кое-чему дома, да потом, когда жила бонной на месте, кое-чему научилась от студента, сына хозяев, у которых жила. Она читает и пишет по-русски и по-немецки. У студента она старалась поучиться, потому что хотела сдать экзамен на сестру милосердия. Она не прочь почитать романы и иногда даже плачет над чувственными и трогательными романами, но прочитанное помнит плохо и вообще интеллигентностью не отличается. Помнит, что читала Тургенева, Пушкина, Вербицкую, но что именно – рассказать не может, так как быстро забывает. Но вообще память у нее хорошая, и только прочитанное как-то недолго у нее сохраняется. О детстве своем она сохранила хорошие воспоминания; особенно хорошо и приятно ей вспомнить, как приезжала домой на праздники и каталась верхом, что она очень любит. Самое тяжелое воспоминание в ней оставила смерть отца, «потому что я поняла, – говорит она, – что придется из дома уехать». Из дома она уехала 17 лет и стала служить бонной. На местах служила по нескольку лет. В 1913 году вышла замуж за фотографа и стала заниматься вместе с мужем фотографией. В 1917 году фотографию пришлось закрыть по случаю революции. В начале голодного периода она с мужем и двумя детьми, которые умерли в 1918-м и 1919 годах, переехала в Орловскую губернию, где ее муж служил по продовольственной части. В 1919 году он умер от тифа. Леонтина осталась одна. Первое время она занималась в деревне фотографией и этим кормилась. В 1920 году поехала в Москву за материалами и осталась здесь. В Москве она все время пробивалась разной работой: наклеивала ярлыки на катушки ниток, ходила стирать белье и т. д. Без хлеба не сидела, голода не знала, но тяжело нередко приходилось. Так как она очень трудолюбива и сильна, то ей удавалось заработать себе на жизнь и даже обзавестись всем нужным для ее одинокого хозяйства. Надо заметить, что она очень экономна, скупа, домовита и хозяйственна. У нее есть все свое, и все эти предметы хозяйственного обихода она содержит в порядке и очень не любит, когда у нее что-нибудь берут и отдают ей в ненадлежащем виде. Жила она одиноко, любовников у нее не было. В половом отношении она холодна, на легкие связи идти не желала; желает выйти замуж серьезно за подходящего человека и жить с ним семейно «по-хорошему». В 1922 году она случайно познакомилась с Лебедевой и поселилась у нее; права на отдельную комнату у нее не было, и это заставляло ее держаться за сожительство с Лебедевой и терпеливо выносить выходки последней. Лебедеву за «вольное поведение» хозяйка квартиры выселила; сожитель Лебедевой – Ф. – за кражу в то же время попал в тюрьму. Лебедева нашла себе приют в Трехпрудном переулке, куда с ней переселилась и Леонтина Ш. Лебедева нередко сбивала Ш. бросить трудную поденную работу и заняться проституцией, но та на это не соглашалась: «нет, лучше буду белье и полы мыть», – говорила она. На этой почве у них не раз происходили размолвки. «Она хотела меня использовать, – говорит Ш., – и настаивала, чтобы я была проституткой. „Дура, ты бы пошла, да за вечер червонцы брала, – говорила она мне. – „Ты виднее, чем я, тебе бы только выйти"… Но мне противно было», – добавляет она. Когда они жили в одной комнате с Лебедевой, то жизнь была совсем невозможная, так как Лебедева постоянно укоряла Ш., зачем она стирает, катушки для наклейки ярлыков берет и т. д., причем кричала ей, что лучше бы она занималась проституцией и что все равно ей придется кончить этим. А та упорно возражала: «лучше буду белье и полы мыть, а не это…» Стирала она и на Лебедеву, «из любезности», так как с той денег было получить невозможно, и оказывала эту любезность, чтобы та меньше кричала; за это ее в квартире даже дразнили, что она прислуга Лебедевой. Нередко во время ссор с Лебедевой Ш. подчеркивала свое целомудрие, свою честную жизнь, свою честным трудом заработанную копейку. Этим она очень гордится; здесь ее самолюбие почерпает, по-видимому, свое главное удовлетворение. А самолюбива она очень. Хотя она скупа и расчетлива, но заявляет, что ее «карманные потери не трогают, а самолюбие очень большое». Особенно ее задевает, если упрекнут в дурном поведении. Интересно отметить, между прочим, что Лебедева давала ей разные неприятные прозвища. «Я такие не скажу никогда, – говорит Ш., – даже поведением меня укоряла, тогда как не имела решительно никакого права». Очень частые ссоры с Лебедевой начались с сентября. Кроме как с ней Ш. никогда ни с кем не дралась, а с ней дралась несколько раз, причем первой всегда нападала Лебедева. Ш. гораздо сильнее ее, но та «увертливее»; обыкновенно, по ее словам, она схватывала Лебедеву за руки, лишала возможности дальнейшего нападения, некоторое время держала, а потом бросала и уходила к себе. Их обыкновенно успевали разнять. Таким образом, у Ш. с Лебедевой давно были тяжелые отношения и в атмосфере постоянных ссор накипала ненависть к ней. Она откровенно говорит, что о покойной нисколько не жалеет, так как ненавидела ее. Эти долго нараставшие ненависть и злоба и прорвались в роковой день 22 марта.
