— Все правильно говоришь господин, да только если уж по молодости не вернулся к своим, то уж теперь и подавно не стоит, старый я для дальних путешествий. Шестая сотня мне пошла уже.
— Ну, для гнома это не такой уж и почтенный возраст. Ты скажи, может помочь надо? Деньгами, или еще чем? — продолжал уговаривать гнома старший из путников. Чувствовалось, что судьба того затронула Тая за живое.
— Да не-е, деньги-то у меня есть, я ж работаю как-никак…
— Ну ладно, если захочешь в горы вернуться, аль еще какая помощь понадобиться, найди меня. Запомни, в Королевских Холмах погребок есть питейный «Вепрь и Козочка», что в переулке рядом с Торговой набережной. Меня там все знают как Тая Пустынника. И если спросишь меня, всегда тебе скажут, где я, и до меня донесут, что спрашивал.
— Думается мне, мил господин, что ты тож далеко от родных мест, да вот, прижился на чужбине, среди людей-то. Что ж сам не возвернёшься до дому? — спросил его гном, прищурившись, глядя на него. Тай хмыкнул на это:
— Да, вот ведь дело какое, мой-то дом гораздо дальше твоего, и я точно знаю, что меня там никто не ждет. Что мне там делать? А ты проницательный!
— Я ж ведь гном все-таки и нутро твое чувствую настоящее, господин. А остальное опыт жизненный подсказывает, — с усмешкой сказал калека и, сделав паузу, кинул коротко Ворону:
— И твое нутро тож чувствую, чернявенький господин.
Тот засмеялся, сверкнув белоснежными зубами на смуглом лице, и спросил:
— А зовут-то тебя как, чувствительный?
— Да Лошадником кличут… а бабоньки иногда жалостливо — Каличкой… — со вздохом ответил гном.
— Это не гномьи имена, а человеческие прозвища. Как раньше-то звали? — продолжал расспрашивать Корр.
— Фейрум я, из рода Сапферойских, — как о чем-то незначительном, пожав плечами, произнес свое настоящее имя тот.
— Эге! Да ты из знатных! А что ж к нам тогда — все господа, да господа…
— Привык я. Уж сколько зим конюхом простым обретаюсь. Сначала-то, конечно, кузнечным делом хотел заняться, да не смог — душа сильно болела, как за молот брался. А лошадки-то, они все ж твари живые и к добру чувствительные, с ними вот душе моей не так тоскливо и становится, — тяжко вздохнув, покачал головой гном.
Но помолчав с пол минутки, продолжил уже другим тоном:
— Ладно, господа хорошие, спасибо вам на добром слове, а теперь пора и делом заняться. Давайте коней ваших, устали они. И не извольте беспокоиться, лошадки меня любят, а я уж сам — и распрягу, и оботру, и овса отсыплю — все сделаю, — и, подхватив в каждую руку по два повода, прихрамывая, направился в тот темный угол, откуда, давеча и появился.
Пройдя пару саженей, вдруг обернулся и, притушая голос, сказал:
— Там, — кивнул головой в сторону трактира, — сегодня гуляет Мельничихин Графич, скотина он изрядная, а когда пьяный — вообще зверюга. Вы в общей зале не задерживайтесь, пройдите до дальней стены — там две комнатки отдельные имеются… — и, шаркая ногами, удалился.
Как ни странно лошади не стали возражать, что их повод в руках чужого человека. Даже строптивая Воронова кобылка, умиротворенно опустив голову, последовала за ним.
Впрочем, чего ж здесь странного? Все знают, что хотя в обычной жизни гномы почти и не пользуют лошадей, но если в силу сложившихся обстоятельств сталкиваются с ними, то почему-то именно они, а не люди или эльфы, быстрее находят «общий язык» с ними.
— Повезло трактирщику с конюхом, — высказал вслух общую мысль принц, глядя вслед мерно раскачивающимся хвостам.
— Ага. Интересно, а он сам-то понимает, насколько? Любой герцог, иль король даже, полновесный золотой отвалил бы, что б в его конюшне гном заправлял. Только их ведь обычно из горы не выманишь, — поддакнул Ворон.
— Скажите, уж, что они среди людей вообще плохо приживаются. Фейрум — редкий случай. Все, пошли внутрь, — закончил, может и интересный, но совсем несытный разговор Тай. И, ухмыльнувшись со словами: — Будем надеяться, что этот трактирщик готовит так же хорошо, как нанимает конюхов, — направился к двери.
Войдя в общую залу, друзья, по совету гнома, не стали усаживаться за стол в ней, а направились к дальней стене, где виднелись два проема завешанных тканью. Бросив только беглый взгляд по сторонам, им стало понятно, насколько полезным был совет местного конюха.
Справа три стола были составлены в один. На нем неровно громоздились тарелки и миски с едой. Горы пирогов и ломтей хлеба были свалены на уже грязную скатерть вперемешку с костями и объедками. Поверх же этих неаппетитных завалов, вкривь и вкось, стояли кувшины с пивом и бутыли с самогоном, часть которых уже пустыми валялась под столом, вместе с черепками битой посуды.
Вокруг же этого безобразия, пьяные, расхристанные и неопрятные, сидели полтора десятка мужиков. Еще пяток этих безобразных личностей валялись на лавках и под тем же столом.
Шум стоял неимоверный. Кто-то из пьянчужек пытался петь нестройными хриплыми голосами, кто-то — говорить, не слушая и перекрикивая собеседника. А над всем этим возвышался огромный рыжий детина и призывал поднять кружки за свое здоровье.
Слева же от прохода также стояли три стола, но, по отдельности, в рад.
За одним из них сидели, уткнувшись носами в тарелки и быстро работая ложками, трое служителей Светлого, видимо низшего ранга, раз не смогли позволить себе отдельную комнату. А может, это из положенного их сану смирения, они стоически выносили соседство похабной компании. Но по какой бы из причин они тут не находились, все же капюшоны своих белых ряс служители так и не сняли, и явно старались побыстрее насытиться.
За другим столом расположились четверо мужчин. Трое из них были одеты добротно, но скромно. Один же, отличался от всех более дорогой и безвкусно-яркой одеждой, как одеваются недавно разбогатевшие торговцы, каковым он, скорее всего, и являлся. А остальные, значит соответственно, были его приказчиками или охраной.
В тот момент, когда друзья переступили порог, эта компания уже расплачивалась, готовясь уйти.
Купчик, видимо из привычной жадности, пытался торговаться, и спорил с бойкой девицей, нависшей над их столом. Тем не менее, он то и дело оглядывался на буйных соседей, и было заметно, что любимое дело сегодня его не увлекает.
Когда наши путешественники, уже отдернув занавеску, заходили в комнатку, он, все-таки решив, что нынче будет безопасней не торговаться долго, кинул на стол несколько монет и ринулся вверх по лестнице туда, где, наверное, располагались помещения для проезжающих. Его спутники скоренько последовали за ним.
Штора из плотной тяжелой ткани отгородила друзей и от самой общей залы, и даже, кажется, притушила громкий шум, доносившийся оттуда, сделав невидимым его источник, а потому обезличив и успокоив привлекаемое к нему внимание.
Комнатка же, в которой ни оказались, была мала — в ней помещался только стол и две лавки по бокам. С потолка свешивалась лампа, еле горящая маленьким огоньком — по-видимому, рачительные хозяева в отсутствие посетителей экономили. Так что первым делом путники прибавили пламя в светильнике и уже в ясном свете оглядели комнату более пристально.
