А вот Светлый Лик, как часть Создателя, несет в себе только чистый порядок, обездвиженную стабильность и холодный разум. Как ледник в горах — и вода-то в нем кристально чистая, и каждая снежинка идеальна по форме, и прекрасен он неимоверно сиянием своим — но жизни-то в нем нет! И если благолепия, то бишь красоты величественной, действительно у Него не отнять, то вот благости — доброты и милосердия, в Нем нет… и никогда, и не было!
А уж если взять на себя труд и открыть старые эльфийские трактаты, то можно и вычитать там, что первые светлые эльфы были холодны, как тот ледник, и чувствовать не могли — а поэтому и не выжили!
Простые же люди чувствуют — и живут, и плодятся, и здравствуют. Вот и получается, что если веровать в Светлого Единого, то жизнь человеческая проходит в постоянном грехе — изо дня в день, из минуты в минуту. Потому что все, что люди переживают, выходит за рамки чистого порядка и холодного разума.
И даже радости их — наслаждение от вкусного куска, съеденного за трапезой, удовлетворение от прибыли, полученной за проданный урожай, радость от соития с желанным женским телом и даже восторг маленькой девочки от подаренной родителями шелковой ленты — получается, что все это греховно.
И в свете подобного одностороннего верования становятся непотребными даже такие, казалось бы, чистые чувства, ничего человеку не прибавляющие, а наоборот, отнимающие — тоска по ушедшему в море возлюбленному, страх за жизнь заболевшего ребенка и горе от смерти отца. Просто потому, что сильны они неимоверно и холодному рассудочному разуму, угодному Светлому Единому, непотребны.
Вик сидел и «переваривал» вроде бы привычное для него знание, но в новой, сложной для него интерпретации. Но Рой, не дал ему много времени на раздумья, а погнал беседу дальше, как коня на скачках — «нахлестывая» и ускоряя темп:
— Откуда, по-твоему, берутся служители Храма?
И эта проблема была от Вика совсе-ем далека. Если рассуждать логически… то человек искренне верует, а потому идет служить в Храм, так как любая другая стезя для него становится неприемлемой. А надумав это — он так все и выложил брату.
В общем-то, он оказался прав… вернее — отчасти, но то, что из этого вытекало, повергло Вика в еще большее недоумение. Да что там недоумение! Оно укладывалось в его неподготовленный к философским раздумьям разум, как острые камни — навалом, не к месту и довольно болезненно.
Да, направил человек свои стопы в храм, но откуда он пришел? Знати образованной, в общем-то, не так много. Так что, основной люд, служащий в Домах Светлого, это выходцы из простонародья. Да, именно из тех людей, что давно позабыли все истины. И которые, в силу собственной малообразованности и неумения самостоятельно мыслить, доискиваться до этих самых утерянных истин и не будут.
А теперь еще надо поглядеть — почему тот, гипотетический юнец, пришел к Храму? Верует ли он искренне, или просто ищет для себя доли более легкой, чем труд садовника или какого-нибудь кожевенника… и если это второй случай, то и вот оно проявление лицемерия, простецкой хитрости и расчетливости.
Во-первых, такой юнец в Дом Темного и не пойдет, так как народной любовью он давно уже не пользуется, да и жизнь при нем значительно тяжелее. А во-вторых, став служкой и прожевав первый кусок, который он не своим горбом заработал, а прихожане ему принесли, возжелает, как пить-дать, в следующий раз заиметь кусок пожирнее. И полезет он по головам, чтоб возвыситься — ради благ, по роду ему до этого недоступных.
Он будет заискивать перед старшими, подставлять равных и гнобить низших — чтоб, упаси Светлый, его не догнали. А желания его, меж тем, будут только расти. Так что до того же Светлого ему, по большому счету, в скорости и дела не будет — зачем Он, если всего можно достичь и так?
Из таких юнцов, как правило, получаются те самые пастыри, что, добившись ранга настоятеля в Первом храме какого-нибудь города, и поместье свое имеют, и особняк на главной площади. А в них и прислуги туча, и лошади породистые, и девок десяток на содержании — в общем, все, что, будучи сыном молочника или кузнеца, он бы ни в жизнь не заимел! У таких, как правило, и городской Совет с руки ест, и сам господин в друзьях ходит.
— Понятно, что таких служителей надо гнать с места, но ведь есть еще те, что в Храм по истинной вере приходят! Вот их-то и следует возвышать! — воскликнул, не удержавшись, Вик.
Взгляд Роя направленный на него, меж тем, стал совсем уж какой-то непонятный… горечь, пополам с жалостью и насмешкой.
— Умный, да?! А вот получается, что из истинно верующих-то юнцов еще худшие пастыри получаются! Те-то — первые, сидят и полной ложкой радости жизненные черпают, мечтая только, чтоб кормушку кто не перекрыл. С этими же все сложнее получается…
— Тут-то что не так? Они, вроде ж, от души веруют? — подал голос младший принц, уже и не зная, что сказать, чтоб хоть раз в тему попасть.
Рой отвернулся и посмотрел вдаль, где уже к тому времени солнце наладилось на покой, плавясь и тая в розовеющей над лесом дымке. И, следуя за закатом, рассказ старшего брата, сначала спокойный и не тревожащий уха, как исчезающая за горизонтом нежная кисея приятна глазам, постепенно погружался в пугающую тьму.
Вспомним, что парня этого из простого сословия, отец заставлял гусей пасти или глину месить, в зависимости от того, кем он был — крестьянином или ремесленником, и сильно по школам разным ходить не давал. А юнец-то тот к Свету и Благости тянулся и впитывал то, что настоятель местного храма в соответствии со своими более чем скудными познаниями вкладывал ему в голову. Вот, в общем-то, и весь портрет истинно верующего юнца.
А службу свою он начинает истово, чем в его понимании является отречение от всех «излишеств». Но на самом деле, от ума ограниченного и понятий закостенелых просто гробить себя станет парень по-черному.
Самое первое, что он сделает, стараясь ограничить свои дух и тело в привычке к «излишествам», это откажется от пищи, пусть и простой, но сытной и разнообразной, какой кормят при храмах, и потреблять станет только черствый хлеб и воду. Потом перестанет топить у себя в келье и пользоваться постелью, заменив и без того тощий тюфяк на охапку соломы. А потом и мыться, ведь хорошая баня — это тоже своего рода удовольствие, а, значит, и «излишество». Через какое-то время начнет он мучиться и переживать от того, что тело его мужское, молодое и еще здоровое, помимо воли примется откликаться на тепло и обещание сладости, заключенное в каждой женской фигуре, проплывающей мимо.
Но он будет какое-то время продолжать истязать себя, накладывая все новые и новые ограничения на свое и так уже жалкое существование — якобы во Славу Светлого.
А спустя годы он однажды выглянет из своего благочестивого кокона самолюбования и увидит, что вокруг-то жизнь идет! И люди все также стремятся вкусно поесть, красиво одеться, хотят иметь дом и семью или, наоборот, жить привольно на радость себе родимому. В общем, он увидит все то, что видит каждый, и что он сам наблюдал до прихода в Храм.
