— Ну вот, я почти дома. Думаю вас не надо дальше провожать — не заблудитесь… — резные губки опять сложились в улыбку. Но, как ни странно, в этот раз не насмешливую, а вполне дружелюбную:
— Счастливого вам дня! Еще увидимся, наверное. А ты, — она повернулась лицом к Лиону и ткнула в него пальчиком, — не вздумай молока свежего напиться, а то точно… того… это самое все-таки случиться! — и опять рассмеявшись, развернулась и направилась по боковой тропке к мостику.
Все, кроме Ли — понятное дело, тоже хохотнули и сказав девчонке «— Пока!», направились дальше в деревню.
А он плелся опять в хвосте и чувствовал почему-то не радость от расставания с наглой девицей, а ощущал себя побитым щенком, которого хозяйка от себя погнала…
От поворота к лесному домику большое село было уже видно, как на ладони. Высокие дома, сильно приподнятые над землей на добротных каменных основаниях, с большими деревянными помостами, скорее похожими на лодочные причалы, чем на обычные крыльца, и соединенные меж собой рядами врытых в землю деревянных столбов.
— Похоже, половодье их регулярно топит, а они мостки меж домов стелют… — предположил Корр, придирчиво разглядывая сверху странные двухрядья деревянных стоек, тянущихся по всему селу.
Меж тем они подошли к развилке, где дорога раздваивалась, и второй, не менее утоптанной тропой, спускалась вниз на единственную, как во многих деревнях, улицу.
Крайний большой дом привлекал внимание висевшей прямо на углу вывеской, где без большой претензии на искусство были намалеваны бутыль и каравай хлеба. Вот и трактир.
Поднявшись на высокий лодочный настил, традиционно служивший в этой деревне крыльцом, они вошли в широко распахнутую прикрытую лишь занавеской из редкой ткани дверь.
Когда глаза привыкли к полутьме, а после слепящего утреннего солнца и комната с несколькими окнами казалась затемненной, они увидели обычную трактирную залу с несколькими столами вдоль стен и хозяина сего заведения за стойкой.
Тот видно был занят очень важным и увлекательным делом — прищурив один глаз, другим он, то ли любовался, то ли пересчитывал монеты, которые держал меж двух пальцев, зажав их столбиком. Занятие это его столь захватило, что на них он никакого внимания не обратил. Пришлось его окликнуть:
— Эй, любезный! — повысил голос Корр, чтоб привлечь хозяина.
Тот, наконец-то, с неохотой оторвался от своего всепоглощающе-важного дела и обернулся к ним. Но когда он увидел в дверях трактира нескольких весьма прилично одетых господ, то заулыбался во все свои толстые щеки и с видимой радостью кинулся к ним. В их лице он явно углядел продолжение столь удачно и прибыльно начавшегося дня.
Усадив дорогих гостей за стол возле западного окна, чтоб уже высоко поднявшееся солнце не слепило глаз, он унесся на кухню, откуда вернулся буквально через несколько минут в компании девчонки подавальщицы и гружеными доверху подносами. Через мгновение замелькали руки, меча на стол тарелки, блюда, кружки и кувшины.
Голодный взгляд Ли жадно метался по заполненной плоскости стола, не зная на чем остановиться и с чего начать. Тут тебе и толстые ломти буженинки — серовато-розовые, с белой сальной прослоичкой и черными зернышками перца. И брюшинка мясная красноватая — в луковой шелухе вареная. И целая горка копченых колбасок — маленьких, тоненьких, с выпученным из-под кожицы жирком. Еще глубокие глиняные миски: одна с клубеньками отварными в масле и укропе ароматном, а вторая с лисичками жаренными. А на сладкое — блины стопочкой, и к ним несколько чашек с разным вареньем — сразу и не разберешь каким, пока все не перепробуешь!
От такой вкусноты нетронутой голодный живот Ли окончательно взбунтовался и пропел всем громко и настойчиво: «Пора жра-а-ать!»
Этому настырному зову не мог внять только мертвый, так что не мешкая все тут же принялись нагружать свои тарелки.
Сбив первый голод и промочив съеденную еду кружечкой светлого некрепкого пива народ потянуло на разговоры. Тай подозвал хозяина к столу, предложив присоединиться и разделить с ними трапезу.
— Как зовут тебя, уважаемый? — спросил он трактирщика, когда тот, пододвинув табурет, пристроился с торца их стола.
— Папашей Кролом кличуть, — ответствовал хозяин, наливая себе пива и беря маленькую сухонькую колбаску.
— Вот расскажи нам, мил человек, как вы тут живете-то рядом с Дриадовым Лесом? Не боитесь, что ль? — задал мучавший всех вопрос Тай.
— О-хо-хоюшки, — протяжно, с придыханием начал трактирщик. И сразу стало понятно, что не в первый уж раз отвечает он на этот вопрос:
— Вот уважаемый дин, что был тут до вас, тоже с этого начал. А че их бояться-то? Уж тыщу зим, поди, никого не убивали не мучали… так только, молошное бывает с подвалу утянуть, да с какой бабой, шо по ягоду в лес пошла, пошалят. А так, никого не трогають, не обижають…
— А как они с подвала воруют? Прям, вот так? Выходят из леса, и в подвал лезут? — живот Ли насытился и отпустил бразды правления — заработали мозги, появился интерес к разговору.
— Да, не-е… я несколько раз видал, как они это проделывають — стоишь себе спокойненько в погребе, клубеньки от проростков перебираешь, а тут рука прям из стены над молошной полкой вылазиет и хвать крынку с молоком аль горшочек со сметаною, и опять в стенку уходит, — пояснил папаша Крол.
— А рука, какая? Волосатая, когтистая, страшная, наверно? — не унимался Ли.
— Да что вы! Нормальные у них руки-то! Только не мужичьи, с куцыми пальцами да земляными ногтями неотмытыми, а… да как у вас — господские такие… красивые даже. У эльфов, у тех вообще, как у наших девок молоденьких — нежные, гладкие, вроде как, даже светятся. А у фавнов, как от солнца летнего — потемней, значит, будут. И все в перстнях — уж очень эти рогатые побрякушки блестючие любят. У тритонов наоборот, бледные руки сильно, чуть синюшные даже, как вообще солнышка не видевшие. Ну, так это и понятно — в воде ж горемычные живуть, не вылазиють. Но молочко и сливочки — все уважають! — степенно разъяснял трактирщик гостям тонкости соседства с обитателями Дриадова Леса.
После этих его пояснений, было проснувшийся и возжжаждовший жути да всяких страхолюдств интерес Ли стал сникать, загибаясь на корню — чего ж такого завлекательного может быть в обычных-то руках, пусть даже бледных или загорелых?! И тогда, в последней надежде на интересности, он спросил трактирщика:
— А что, у троллей-то тоже руки обычные — людские?
Тот посмотрел на парня, как на наивное дитя, но все-таки ответил:
— Нет, конечно! У тех лапки когтистые, мохнатые, но ведь они-то не вороють — им деревенские сами несуть! Чтоб, значит, по своему мосту в Лес пропустили.
— А сами-то они страшные?! — возрадовался Лион.
— Да, не-е… чё там страшного? Ну, лохматые, ну, носатые, ручки-крючки загребущие, а так-то мелкие, с мальца десятизимку, не выше. Их даже бабоньки молоденькие, что по первому разу в Лес идуть — сразу, после этого первого раза, и бояться перестают.
