Тропинка, по которой они поднимались по склону большого вала, на котором и стоял дом деревенских знахарок, пролегала прямо на запад. Последние лучи заходящего солнца уже не жгли глаза, а мягко растворялись в золотисто-розовой кисее заката, обещая на завтра такой же солнечный и безветренный день, как и уходящий сейчас за горизонт.
Для Льняны и ее отца ясный закат, кроме обещания тихого дня, говорил еще и о том, что эльфу можно безбоязненно выходить из Дриадова Леса — никто из живущих по окрестным деревням крестьян теперь до самого утра и близко не осмелится подойти к жилищу колдуний. Не то чтоб обычные селяне могли чем-то навредить эльфу, но… кому нужны лишние проблемы, а?
А дома их уже ждали. Видно мать с бабушкой, не дождавшись Льнянку с утренней рыбалки, кинулись ее искать. В пользу этого предположения говорило широкое блюдо с водой, стоящее посреди стола.
«— Знать подсматривали весь день за мной!» — начала было заводиться девушка. Но вспомнив, что впереди осталось всего-то несколько часов до расставания с близкими… и злиться ей на них совсем расхотелось.
Бабуля, слегка полноватая миловидная женщина средних лет с темными волосами, как всегда убранными в строгий пучок на затылке, и зелеными прозрачными «семейными» глазами, спокойно разливала молоко из подойника по глиняным крынкам. Она никогда не нервничала и не шумела попусту, по крайней мере, Льняна за ней ни разу этого не замечала, и была в их семье оазисом спокойной разумности.
А вот мать, в отличие от нее, ровным характером не славилась. Она встречала загулявшуюся дочь и потакающего ее выходкам мужа, стоя посреди комнаты, уперев кулаки в бока и готовая дать бой:
— И долго это будет продолжаться, а-а?! Она будете мотаться по Лесу целыми днями, а ты ее покрывать? Ладно, она, но ты-то взрослый разумный человек, чем думаешь?! — выдала с ходу гневную тираду мать, стоило только Льнянке с отцом ступить через порог.
— Не совсем человек, а эльф, — мягко поправил ее отец. — Успокойся, родная. Все совсем не так, как ты думаешь. Девочка… — попытался он начать объяснения, но не готовая так быстро сдавать свои позиции жена его прервала:
— Не передергивай разговор, Асморель! Льняна совсем от рук отбилась! Сегодня утрепала в Лес даже ничего не сказав! Мы и поняли-то, что она уж там давно, а не у речки, когда коты рыбу из брошенного ведра по всему двору растащили! Я трав набрала на рассвете, хотела разобрать вместе с ней, объяснить, показать кое-что… а она и учиться-то ничему, видно, не хочет!
— Ма-ам… — тихонько позвала девушка. Ей вдруг так тоскливо стало от того как она представила, что вот так в соре и расстанутся они с матерью навсегда.
И плакать захотелось, аж в носу защипало…
— А ты молчи пока, я с тобой позже разберусь! — не стала слушать ее та.
Понимая, что если ничего не сделать сейчас, то жена еще долго может вот так отчитывать их с дочерью за все проступки и промахи, что совершили они за последние несколько зим — эльф подошел к ней и крепко обнял. Та, немного потрепыхавшись в его руках, через пару минут затихла и обмякла.
Льнянка стояла и смотрела на родителей, стараясь впитать и запомнить их образ таким — вместе, обнимающими друг друга с любовью и заботой. Среднего роста мама в объятиях по-эльфийски высокого и крепкого отца, казалась совсем маленькой и хрупкой. Она что-то жалобно бормотала, уткнувшись ему в грудь, а он, положив подбородок ей на голову, нежно утешал. Их волосы, длинные гладкие зеленоватые отца и буйные блестящие каштановые кудри матери, перепутались, глуша мамины возгласы и папин шепот.
От такого трогательного зрелища отделаться одним щекотаньем в носу Льнянка не смогла — слезы, уже не спрашивая разрешенья, побежали по щекам.
Тут в дом вошла бабушка. Она, как всегда не склонная поддаваться пустым бурным эмоциям, пока ее дочь распекала зятя и внучку, успела уже кучу дел переделать: молоко с вечерней дойки процедить и разлить по крынкам, все убрать — что в погреб на сметану да сливки, что на простоквашу в чулан. И вот теперь, намыв подойник во дворе, она с чистым ведром вернулась в дом, а тут: дочь с зятем обнимаются и шушукаются, не обращая внимания, что ребенок их стоит в двух шагах и рыдает взахлеб! Пришлось Масляне брать дело в свои руки:
— Что здесь происходит? — громко спросила она.
Вытирая подолом слезы и глядя на неохотно размыкающих объятия родителей, ответила бабуле Льнянка:
— Время пришло — я ухожу.
— Это правда? — строго посмотрела та на зятя.
— Угу, — только кивнул головой эльф, подтверждая слова дочери.
— Да, не уж-то?!! — воскликнула на это бабушка, сопровождая свои слова таким несвойственным для нее жестом, как взмах руками, заканчивающийся хлопком по бедрам, типа: «Ах — ты батюшки!».
Но она быстро «подобрала» эмоции и стала опять собранной и уверенной в себе, такой привычной для Льняны бабулей:
— Делаем все, как договаривались?
«— Да у них, видать, давно уж обговорено это дело!» — услышав эти слова, пораженно догадалась девушка, но долго раздумывать ей не дали — родные подхватили и закружили ее спешными делами.
Мать, смахнув слезы с прозрачных зеленых глаз, кинулась наверх, в свою комнату, и мигом принеслась обратно со стопкой чужой одежды в руках. А бабуля, начерпав горячей воды из котла над очагом, кинула в таз какой-то травы и потянула Льнянку зачем-то мыть еще чистую голову.
Как оказалось, волосы ей не мыли, а красили. А одежда в руках матери была не чужой, а Льнянкиной… теперь.
Мать подшивала ее, то и дело, прикладывая к ней, то мужские штаны, то рубаху, и тихонько всхлипывала:
— Мы ж думали, что ты постарше будешь…
Через пару часов этих всеобщих энергичных приготовлений к дальней дороге и неопределенному будущему, Льнянка, наконец-то, смогла разглядеть результат в сотворенном отцовской рукой зеркале.
«— Странно… как-то…» — думала она, всматриваясь в свое в полный рост отражение. Если в юбке, корсажике и расшитой блузке она выглядела стройной и гибкой, то в крестьянской мешковатой мальчишеской одежде — худой и нескладной. А крашенные в бурый цвет да к тому же обрезанные до плеч волосы, делали ее нежную белую светящуюся кожу, доставшуюся от эльфийских предков, болезненно блеклой.
В общем, вместо очень симпатичной девушки из зеркала на нее смотрел невзрачного вида подросток, общего у которого со старой Льнянкой были только глаза. И то, от жуткого цвета волос они на знаком вроде лице казались еще более светлыми и прозрачными.
Мать тем временем собирала дорожный мешок. Большой, добротный, из крепкой холстины, с широкими удобными лямками, он тоже, что уже неудивительно, оказался в приготовленных для Льнянкиных странствий вещах.
— Смотри сюда, — говорила она, закладывая в него вещи, — здесь еще смена исподнего и верхней одежды, да теплый сюртук на вечер. Большего не кладу — купишь потом, по надобности. Может и не крестьянскую одежду, носить станешь. Вот пояс, его не кладу — на себя одевай. В него золотые да серебреные монеты зашиты, мелкую медь в кошельке держи, — деловито давала указания мама:
