«Галерея», «Мост», «Шамбала», «Зима», «Цеппелин», «First» — в разной годовой последовательности, но пронизанные одинаковым ощущением праздника и прожиганием жизни на всю катушку — Москва все увереннее претендовала на достойное место в сообществе клубных столиц мира. Москва гуляла и гуляет так, как только может гулять истинно русская широкая натура, не признающая окружающей нищеты. Москва утопает в роскоши — где-то ночной и фанерной (привет сами знаете кому), а где-то в роскоши тщательно продуманной, дорогой и по-дневному интеллигентной.
Я совсем не помню «Галерею» и «Марику». Очень смутно помню Мост, помню его очень стремный прозрачный то ли мостик, то ли пол, кирпичные стены и почему-то помню, что под конец жизни этого клуба меня там все время передергивало от обилия старающихся казаться неимоверно важными черных парней в черной же одежде и остроносых ботинках, которые как будто одевались все в одном и том же магазине, считая по каким-то своим, им одним ведомым причинам, эту одежду эталоном стиля, что не мешало им, тем не менее, выглядеть ужасно вульгарно и безвкусно на фоне давно уже понявшей что к чему в одежде московской богемной тусовки.
Впрочем, этих ребят в большинстве своем не пускали в остальные клубы, тогда только начинавшие оправдывать определение «гламурные», позднее всем приевшееся. Я не расистка, но уж очень эти парни всегда тревожно выделялись в любом заведении, не только своим внешним видом, а еще и своей готовностью к моментальному придумыванию проблемы из ничего и к моментальному же позыву решить ее по-своему, по-кавказски.
Как-то неожиданно и незаметно раскрутился и загремел «Цеппелин», создавая в своих стенах всевозможные легенды и легендочки, временами смешные для своих, временами страшно порочные, со своими героями, со своими тайными сплетнями. Он стоял особняком во всех смыслах этого слова, не зря же был расположен в отдельном старинном здании, он отличался от звездной эпопеи «Времен года» Горобия и Синиши каким-то своим оттенком то ли пафоса, то ли обособленности.
«Цеппелин» занял свою в кавычках андеграундную нишу, напирая на то, что он не играет слюнявый коммерческий хаус, и введя немного другой фейсконтроль, хотя, по сути, отсеивались люди, которые всегда ходят по клубам не только по фейсингу, а скорее по атмосферности и немного другой какой-то цеппелиновской ауре, чуть более жесткой, чуть более не такой слащавой и как будто бы поглядывающей свысока на все эти гламурные выпендрежи для российских нуворишей.
Впрочем, одинаково модно было как посматривать с легким чувством превосходства на ходящих в Шамбалу и прочие места со стороны завсегдатаев «Цеппелина», так и любители горобиевских праздников с таким же чувством поглядывали на этих приверженцев андеграунда, считая, что тех просто не пускают в любимые ими места. Однако были и третьи — те, кто ходили и туда, и туда, знали всех и вся и создавали ту самую богему, что и влияет на мнение большинства.
Это было легкое и веселое время признания Москвой того, что она становится столицей клубной жизни, время, в котором рождались по-московски глупые и безалаберные истории, передававшиеся со смехом из уст в уста.
Самая незабываемая — про Жан-Клода Ван-Дамма, в которой, по счастливой случайности, участвовали два знакомых друг другу персонажа.
Как-то зимой усталый диджей Джеф вышел рано утром после работы из клуба «Шамбала», сел в машину, спокойно прогрел ее и так же спокойно выехал на Петровку, мечтая добраться до дома и наконец-то уснуть. В этот момент буквально на капот его машины кинулся совершенно перепуганный человек, который что-то кричал и, стуча в окно, отчаянно молил остановиться. Когда Джеф вгляделся в его лицо, то подумал, что у него либо галлюцинации, либо бармены что-то подмешивали в напитки, так как человек, несвязно бурчавший и повторявший через слово: «Хелп ми, хелп ми, плиз», — был как две капли воды похож на всем известного Жана Клода Ван-Дамма. Все еще пытаясь понять, что происходит, Джеф открыл дверь, впустил перепуганного насмерть актера и выслушал от него совершенно дикую историю про то, что за ним следила русская мафия, не спускавшая с него глаз, что она заходила за ним в каждый клуб и ездила за ним по всем улицам, видимо, чтобы отомстить ему за то, что он все время играл героев, которые разоблачали эту самую мафию, и поэтому: «Спасите меня, пожалуйста, я вас очень умоляю!!!»
Совершенно обескураженный, Джеф вдруг вспомнил, что есть у него друг Ваня Хенсон, который вроде как упоминал, что имеет какое-то отношение к приезду актера в Москву.
Набрав его телефон, он спросил:
— Вань, а вы случаем Ван-Дамма не теряли?
Ваня бился в истерике и кричал, что у него нет времени шутить, так как он занят поисками звезды.
— Ну, в общем, если вы его потеряли, то он проломил мне капот, и я везу его в отель, — спокойно ответил Джеф и положил трубку.
Наутро детали истории знали все.
Ваня тусовал Ван Дамма. Он возил его с джипом охраны и поил всеми доступными видами алкоголя, развлекая девочками и не только. Он делал все возможное, чтобы гость столицы чувствовал себя шикарно и непринужденно, и веселил его, как мог, не забывая при этом веселиться и сам. Не забывая настолько, что вдруг обнаружил где-то в «Марике», что потерял гостя. Потерял в том смысле, что Ван-Дамма больше рядом нет. Он его просто забыл в каком-то из клубов. А в каком — черт его знает, — никто восстановить хронологию не может, все окружающие в такое же гавно. Паника, истерика и заново объезд всех клубов, где они были и, потенциально, всех улиц, где они могли его потерять.
Если бы совершенно случайно из всех машин города Москвы Жан-Клод не кинулся именно на машину Джефа, неизвестно, чем бы эта история закончилась, ведь в голове у Ван-Дамма просто не помещался тот факт, что это была вовсе не мафия, преследующая его, а джип с охраной, который контролировал его безопасность.
Глава 4
Я был плохим отцом, но муж из меня получился еще хуже. Я любил их, действительно любил, но делал все, чтобы разрушить нашу семью. Не специально, нет. Просто как-то так получалось.
Она сидела дома с маленькой зайкой, я работал и тусовался по клубам. Я каждый раз обещал приехать с работы пораньше, но поскольку мы занимались клубной полиграфией, клиенты давно уже стали друзьями, рабочий день, по сути, начинался приблизительно в полдень, а заканчивался чаще всего далеко заполночь, так как ближе к десяти вечера в офис подтягивалась куча народу, кто за дизайном, кто за тиражом, а кто просто проезжал мимо и заскочил поговорить о том, о сем. Ну а в пятницу-субботу я сам иногда развозил тираж по клубам, потом этот развоз плавно перетекал в пьянку, и я возвращался домой только под утро, веселый и невменяемый.
Ина сначала терпела. Потом уговаривала. Готовила мои любимые блюда на ужин, покупала мое любимое кино, чтобы посмотреть вечером вместе, ждала меня до последнего и засыпала в одиночестве. Вскоре я перестал отвечать на ее ночные звонки, так как знал, что мне нечем объяснить, почему я ее опять продинамил. Не то чтобы я не хотел возвращаться домой или видеть ее, нет, просто один друг зашел — поговорили, второй, из какого-то клуба позвонили, попросили заехать обсудить заказ, там встретил еще друзей, решили заехать еще куда-то, а потом вдруг раз — и уже три часа ночи.
