Конечно, поначалу мы все считали, что россказни о тотальном привыкании — это все ерунда и выдумки считающих себя самыми умными врачей-наркологов, никогда не пробовавших, собственно, то, от чего они лечат, выдумки, созданные, чтобы отвлечь юное поколение от сладости запретного плода.
Мы, сожравшие сотни и тысячи доз разнообразнейших химических и натуральных веществ, изменяющих сознание, разбирающиеся в нюансах действия всевозможных препаратов, легко перескакивающие с одного наркотика на другой несколько раз в течение вечера, знавшие в совершенстве как, каким способом и чем добиться того или иного состояния, как подсняться, как догнаться, что с чем мешать, с чем не мешать, как избавиться от отходняков и как усилить впечатления, мы цинично, весело и скептично относились к надуманной кем-то жестокости и уродливо-невыносимой мертвой хватке опиатного привыкания.
Героиновое животное.
Это, наверное, самое точное определение меня в те годы. Мерзкое, гнилое героиновое животное.
Мрачная, потерявшая все нравственные принципы, все ценности, все человеческие качества, блевотная, жалеющая себя, отвратительная, недостойная жить героиновая тварь.
Это то, во что я превратилась, связав себя кровными узами брака с маковой тьмой.
Горечь героина в носу, горечь его на языке, когда пробуешь капельку уже готового раствора из шприца, сладостная горечь и истома в теле при попадании его в кровь, невыносимая и болезненная горечь струящихся слез ломки.
Вечный вопрос — почему?
Почему начала, почему невозможно бросить, почему вот так, и вообще — почему, за что, почему?
Да хрен его знает.
Потому что вот так.
Потому что глупые были, молодые потому, что хотелось все чего-то нового. Потому что не веришь никогда в плохое потому, что кажется, что уж тебя-то точно это не коснется, что уж ты-то — точно справишься.
Потому что где-то мы были недолюблены, недообласканы, что-то свербило постоянно где-то глубоко в душе, от чего-то внутри хотелось сбежать и спрятаться, что-то найти и понять.
А может, просто так сложились обстоятельства, и просто нужно было через это пройти и прожить, кому-то справиться и что-то понять, а кому-то уйти в это и умереть.
Виноватых нет.
Сколько угодно можно кричать с ненавистью и пеной у рта, что наркоманы сами виноваты, они сами полезли в это, они знали, на что шли, и нечего их жалеть, а в тюрьму их надо и дилерам — смертную казнь.
Не знали мы, на что шли.
Точнее, знали, но не верили в это.
Потому что невозможно поверить в собственную смерть.
Потому что кажется, что это не навсегда, что ты только вот эти пару раз — и все, что ты не привыкнешь потому, что ты уже столько раз это пробовал, и никаких ломок — ничего, — просто приятное избавление от внутреннего вечного чувства неудовлетворенности. Кто-то сбегает от него в алкоголь, кто-то в легкие наркотики, кто-то в экстремальные виды спорта, кто-то придумывает себе свое личное избавление, а нам на пути встретился героин.
Не виноваты дилеры, не виноваты родители, которые не углядели, не виновато окружение, обстоятельства, и не виноваты мы сами, согласившиеся, несмотря на все предупреждения, заменить реальный мир, не удовлетворявший нас, по тем или иным причинам, на теплый и ласковый мир опиумного бога.
Мы были слишком сильные и гордые, чтобы показать свою слабость и ранимость, и слишком слабые и неуверенные в себе, чтобы это признать.
Я не жалею себя, не оправдываю, не горжусь собой, не виню себя, да и вообще никого не виню, не восхваляю героин и не объясняю сама себе и кому-то причины этого горького, затрагивающего миллионы людей и миллионы могил, опыта.
Я прошла, пролетела, прокарабкалась, простонала, проревела, прорвалась через это засасывающее, сверху теплое, нежное и приятное, а в целом — бездонное, беспощадное и вонючее героиновое болото.
Я похоронила сама себя на его дне и считала минуты и граммы до смерти.
Я потеряла надежду бросить и жила только надеждой снизить дозу. Я приняла свою гнилую героиновую, никому не нужную (в том числе и мне самой) жизнь и такую же гнилую героиновую избавительную смерть как неизбежность.
Когда я начинала юзать героин — я, конечно же, не думала, не догадывалась, не подозревала… И даже посмеивалась над возможностью дойти до такого конца.
Ведь я не такая, как они все, эти жалкие наркоманы.
Я успею остановиться. Да я даже и не начала. Да и вообще, где оно, все то страшное, о чем рассказывают, нет этого, все это преувеличение, все легко, весело и прекрасно, и люди просто не знают, о чем говорят.
Ты никогда не увидишь и не поверишь в грязь и дно жизни, пока сам с ними не столкнешься нос к носу. Человеческий мозг создан таким образом, что всегда верит только в хорошее. Поверить в то, что ты станешь мерзким гнилым и отвратительным, потерявшим человеческий вид животным, просто невозможно. Я? Нет, никогда…
Но я стала.
Конечно же, не сразу, но стала.
Тихо, медленно и постепенно. Мы, кстати, так и называли героин между собой — Тихий. Или — Медленный. Героином называли редко. Торговали им? Да, торговали. Все торгуют. А как еще выжить. И да, воровали. И продавались. По-другому просто не выживешь. Нет вариантов.
Это не оправдание, так, голые факты. Реальность.
В этом нет ничего плохого и ничего хорошего.
Нет осуждения — его не может и быть, по-другому просто выжить на героине невозможно. Нет и попытки оправдать воровство и продажу — всего лишь признание действительности. Да, это было вот так. Дилерам не за что головы рубить, это, в большинстве своем, такие же несчастные, сидящие на героине, пытающиеся выжить животные. Инстинкт самосохранения, так сказать, в своеобразной форме…
Это страшная тема, в нее нельзя лезть с готовыми убеждениями кто плохой, кто хороший, кто виноват, кто жертва. Нет правых и виноватых, есть только боль, слезы, горечь, отвращение, и желание, чтобы этого никогда не было и ни с кем никогда не случалось.
Я не жалею, что у меня был такой опыт. Не жалею, что жизнь сложилась именно так, что он был.
Он просто был — много забрал и много дал — страшный и горький опыт жесткой героиновой наркомании. Теперь есть еще и всегда дающее мне силу осознание того, что я его прошла.
Но это сейчас, а тогда, в начале — в мои 17–18 лет, все было радостно, легко и непринужденно.
Вечные друзья с постоянным желанием поделиться с тобой разнообразными видами наркотиков, клубы, тусовки, вечеринки, отходняки, героин, сон, завтрак, прогулка, созвон, друзья и снова пати.
Основное начало моей героиновой эпопеи пришлось на Колю Садовского. Фамилия, конечно, у него была другая, но все звали его именно так. Я жила у него дома, торчали мы на всем подряд, но как-то все чаще и чаще именно Медленный становился нашим другом. Я тяжело переживала разрыв с Данилой, который казался мне любовью на века, и топила это в спокойствии и расслабленности героина, не забывая, впрочем, и об остальных милых сердцу наркотиках. Я только нюхала, и героиновые приходы меня радовали, а еле проявляющаяся ломка списывалась на осень, простуды и развеивалась теми приятными ощущениями, которые может дать телу магический серый порошок.
