Олень думал, придумывал, ходил за мной по пятам, бубнил, чего-то рисовал, доказывал, что нужно именно так и никак по-другому, советовался со мной, спорил, обижался, внимательно слушал мои комментарии, иногда прислушивался, иногда делал по-своему, и наконец-то выдал дизайн-проект, который мне понравился, и осталось только втюхать его нашим любимым детям, как мы называли этих четырех взрослых топ-менеджеров серьезнейших российских корпораций.
Идея была такова: поскольку здание, в котором мы строили бар, было очень старым, даром что недавно отреставрированным, и плюс когда-то давно, в начале прошлого века именно в этом доме была рюмочная, мы придумали красивую легенду, что сидим в помещении самой первой в Москве рюмочной, чтобы обыграть эту историю.
Решили якобы восстановить тот самый старинный дизайн, где стены с вензелями, богатая резная стойка из красного дерева с мраморными скульптурными вставками, антикварные светильники, и совместить это с буйством технологии, как будто бы воткнув посередине абсолютно космического вида из переливающегося всеми цветами матового стекла внутренность бара. Дополнить этот контраст настоящей, имитированной под старинную, фреской на потолке и сумасшедшими туалетами, которые взрывали мозг каждому входящему, поскольку из почти дореволюционного коридора, открывая дверь, человек попадал в безумное яркое пространство, напичканное свето- и прочими диодами, где положенная под специальным углом плитка и зеркала создавали ощущение двигающихся по спирали стен.
Дизайн был принят на общем собрании акционеров. Когда мне что-то действительно нравится, я могу убедить мертвеца, что это нужно. И мы получили добро на воплощение всех этих идей в жизнь.
На Петровке тем временем чистили и пескоструили стены, решив сохранить остатки древней кирпичной кладки, и ждали от дизайнера Вадика Грекова решений по барной стойке.
На мне еще неожиданно повис клуб Газгольдер, непонятно зачем я согласилась пока поуправлять им, хотя понятно, почему — я никогда не могла отказать Беркович в ее просьбах, да и Женя, владелец клуба, мне совершенно искренне нравился, мне всегда нравились люди, у которых мозг работает не в стандартном режиме, а еще, когда он внимательно смотрел на меня прямо в глаза, мне очень по-женски хотелось разбиться в лепешку, но оправдать его доверие.
С Рулем же, арт-директором клуба, мы друг друга конкретно невзлюбили практически сразу. Я, со свойственной мне прямотой и похуизмом, сразу все переиначила в клубе на свой лад, нисколько не сомневаясь, что я все равно знаю лучше, как это все должно работать. А окружающие, тихо ненавидя меня по углам, всячески дружили со мной, поскольку по неизвестным им причинам я пользовалась расположением Жени и имела прямое указание от него, не слушая никого, делать все, что считаю нужным.
Мы с Рулем мило и нежно улыбались друг другу при встрече, ласково интересуясь делами и самочувствием, в нашем общении сквозили тепло и радость от знакомства друг с другом и тщательно скрываемое желание придушить, но мы оба были слишком прожженные суки, чтобы об этом хоть кто-нибудь узнал. У нас были идеальные рабочие отношения.
Паша Титов тем временем требовал придумать название для бара на Петровке. Мы все еще надеялись, что успеем построить его быстро, платить за аренду просто так не хотелось, да и сделать мы хотели все максимально просто и без лишнего выпендрежа. Он требовал от меня выдавать по десять названий в день и все отвергал, кроя неоспоримыми доводами. Название должно было состоять из одного слова, легко сочетающегося со словом бар и также легко произносящегося как на русском, так и на английском языке. Когда вариантов набралось на четыре альбомных страницы мелким шрифтом, у меня случилась креативная кома и, плюнув на все, я потребовала дать бару имя «Ночная фиалка» или отстать от меня с этим на веки вечные. На ночную фиалку Титов не согласился, но временно перестал дергать меня по этому поводу, рассудив, что бар как-нибудь назовется в конце концов в любом случае.
Все стабильно продвигалось вперед.
Глава 3
Был конец июля — август.
Было тепло и солнечно.
Я чувствовала твой взгляд у себя на спине, когда мы шли от Рождественки к моему офису на Неглинку.
Он прожигал мне спину и щекотал позвоночник.
Я знала, что ничего не будет, но мне было интересно — твой взгляд, казалось, сроднился со слетающей лямочкой моей майки и скользил по моему плечу с каждым движением, запоминая каждое вздрагивание моей кожи.
Я чувствовала это так отчетливо, как будто не лямка слетает, а ты проводишь ласково щекой по плечу, вдыхая аромат моей кожи и задерживая дыхание.
Видимо, ты так хотел это сделать, что я не могла избавиться от ощущения, что ты это делаешь.
Я знала, что ничего не будет — мы были хорошими знакомыми уже пару лет, у нас была куча общих близких друзей, да и вообще, с чего бы это вдруг? Мы встретились по делам бизнеса.
Разве меня можно любить…
Разве в меня можно влюбиться…
Я убила Ричи своей мечтой о любви.
Я винила себя 2 года, что я не смогла ему соврать.
Я винила себя 2 года в его смерти.
Я ненавидела себя, считала уродом и недостойной даже тени любви.
Я больше всего на свете мечтала о том, что кто-нибудь влюбится в меня и скажет, что все мои загоны и чувство вины — это полная ерунда, что я самая лучшая, самая красивая, самая желанная и самая любимая на свете.
Я придумала себе тебя.
Может быть, и нет.
Может быть, чтоб потом не было так больно, — я сказала себе, что это все всего-навсего придумано.
Придумано мной и тобой.
Такая красивая, такая загадочная, такая рвущую душу и сердце, плавящая кровь и растапливающая лед, такая необыкновенная и такая пронзительная любовная история.
Твоя и моя.
Все на одном вдохе —
без выдоха.
Выдохнуть пытались долго.
По крайней мере — я.
Да в общем, не важно.
Но то, как ты смотрел на мою спину, — прожгло позвоночник до сердца.
Мы обсудили дела, попрощались.
Я знала, что ты не сделаешь шаг первым — я знала твою ситуацию.
Сама испугалась — я девочка, я не могу, ты мужчина до кончиков ногтей — нет, значит нет.
Видимо, мы оба стремились друг к другу очень сильно.
Я вышла курить на улицу из бара на Петровке ровно в ту секунду, когда ты проезжал мимо, везя мокрого и пьяного нашего общего друга домой переодеться.
Свист тормозов, смех, взгляды.
— Голодная?
— Не очень, но поем.
— Заеду за тобой!
Ин вино веритас, чей-то день рождения, глаза в глаза, такси-пилот-пьяный водитель, тапа де камидас, белое вино, смех, слезы, разговоры, поцелуи, нет, один запомнившийся нам, очень длинный незабываемый несколькомесячный нескончаемый сердечный, разорвавший наши души в клочья, нежный и волшебный поцелуй.
