И я понял: опасности больше нет. Я спасен!
Встал на ноги. Из раковины левого уха шла кровь: видать, все же зацепился за забор. Из левой ягодицы торчала длинная стрела акациевой колючки. Я выдернул ее, но боли не почувствовал. Наверное, был в шоке …
Далеко по дороге легкой иноходью бежал Толян, и было видно, что футболка спереди у него сильно оттопыривается: «дамского пальчика» он успел-таки набрать. Бежал он почему-то в сторону, противоположную его дому.
Я тихонько поковылял домой.
Потом, позднее, несколько раз я проходил мимо памятной мне дыры в заборе, трогал доски – они были крепкими, – осматривал землю – она была плотно утрамбованной – и никак не мог понять, как же мне удалось пролезть через такое маленькое отверстие.
Больше мы с Толяном не пересекались. При случайных встречах он делал вид, что не видит меня. Я тоже избегал его.
Володя
(Советская Молдавия, 1952)
После того, как дружки Жорки Рыжего побили братьев Белооченковых, мы стали их остерегаться. Такого еще не было, чтобы чужие на нашей территории обижали наших пацанов.
– Мы с Сашкой шли себе по улице, – рассказывал Гриня, старший из братьев. – Поймали нас в конце улицы Островского. Там, где колодезь и кустики у забора… Мы пошли было к ведру у колодца – водички попить. Из-за кустов встали трое. Мы поначалу – ноль внимания: не в сад же чужой полезли – колодезь-то общий, при дороге. Ну, а эти трое – к нам. Наставили ножики и говорят: «Деньги есть?» А откуда у нас деньги? «Гони деньги!» – кричат. «Нету» – отвечаю. Мы в одних трусах, и так видно, что при нас ничего нет. Они давай нас бить по морде. Потом спрашивают: «Жора, что делать с этими мудаками?» Выходит еще один. Роста небольшого, в шароварах, синей майке. Голова рыжая, морда конопатая. «Я, – говорит, – знаю, что делать». Подошел ближе, вытащил из кармана финак, сует мне в нос и спрашивает: «Вы пионэ-э-эры?» – «Какие, – говорю, – такие пионэры?» – «Красные ошейники носите?» Мы молчим: когда в школу ходим, конечно, надеваем галстуки. А сейчас – лето: никто в них не ходит. «Молиться умеете?» Мы молчим. «Отче наш знаете?» Опять молчим: откуда нам знать, мы в церковь не ходим. «Значит, вы пионэры… Навроде жидов. Значит, должны нам денежку платить. А кто не платит, тому мы делаем обрезание, как жидам». Тут Жорка подал знак дружкам, и с нас начали сдергивать трусы. Я не выдержал, вырвался, кому-то дал в рожу, и – ходу. Сашка за мной. Еле ноги унесли.
Братья Белооченковы были пацаны правильные – во вранье не замечены. И не хилые: Грине было тринадцать, Сашке, как мне, – двенадцать.
– Жорка – что ли, бандеровец? – спросил Володя. Про бандеровцев, которые у пионеров вырезают на спинах кресты, мы слышали от взрослых. Правда, видеть их не приходилось.
– Не знаю. Вроде бы нет. Но большие пацаны говорят, с ним лучше не связываться.
– Они взаправду хотели сделать обрезание?
– Не знаю…
– Верно, попугать хотели?
– Вот нас и попугали.
О Жорке Рыжем мы слышали, но почти ничего не знали. Появился он в нашей магале недавно. Было ему лет пятнадцать. Нигде не учился, не работал. Жил в том месте на улице Островского, о котором рассказывал Гриня, с глухой, молчаливой бабкой в старом доме, расположенном в глубине неогороженного участка, на котором росло несколько ореховых деревьев, одичавших яблонь и вишен. Слышали, что он был связан с какими-то урками, те вроде кого-то где-то раздели. Но то слухи.
Мы с Володей раньше бывали на той улице, однако после грининых рассказов решили обходить опасные места стороной.
Володя Хлыстун был неходячий. Калека. Надо бы написать – колясочник, но в те времена ни у кого из неходячих колясок не было. Отец его, дядя Ваня, из досок сколотил ящик, приспособил к нему два колеса от велосипеда и большую скобу. Доски покрасил в зеленый цвет – получился возок. Вроде коляски. В этом возке, взявшись за скобу, Володю возили его мама – тетя Настя, иногда Гриня или Сашка. Чаще, конечно, я.
Дядя Ваня шоферил. В будние и выходные дни был в рейсах. Часто по нескольку дней. Он работал на трехтонном грузовике «зис» и возил грузы по всей Молдавии. Но случались и недолгие рейсы с коротким плечом, например: загрузка у каменоломен известняка и выгрузка у ближнего села Стрымба, где работали дорожники. И тогда дядя Ваня приезжал на обед домой, а после обеда брал беспомощного Володю на руки и сажал в кабину. Рядом разрешалось садиться мне. Дядя Ваня заводил мотор, и мы ехали в небольшое путешествие. Сделав несколько рейсов, мы съезжали к стрымбецкому озеру, и дядя Ваня заливал в радиатор, из которого уже валил пар, прохладную воду. Потом вдруг говорил мне:
– Ну-ка, Павлуша, садись на мое место.
Не чуя ног от радости, я садился на место шофера, дядя Ваня рядом.
– Бери руля. Заводи…
Руль казался громоздким, как колесо телеги. Я судорожно обхватывал это колесо и нажимал на кнопку стартера.
– Газу дай…
Я с трудом доставал правой босой ногой до педали газа. Жал.
– Не так сильно… Теперь сцепление… Коробку передач передерни… Отпускай сцепление… Газ… Поехали…
Но мотор почему-то тут же глох.
– Давай снова… Только плавнее…
Я все повторял, отжимал сцепление плавно, и – вот это да-а-а-а-а! – машина ехала. А я управлял ею.
– Молодец, хлопец… Теперь руля выворачивай вправо…
Мы ехали несколько минут вдоль озера, пока не показывался шлях.
Так повторялось несколько раз, и дядя Ваня говорил:
– Ты чувствуешь машину. Быть тебе шофером.
Мы с Володей были рады еще потому, что в таких поездках видели новые места и много интересного.
Я с нетерпением ждал очередного приезда дяди Ваниной машины МШ 64–58. Это всегда было событием. Подрулив к дому, Володин отец резко осаживал своего «зиса», глушил мотор. Потом, не спеша, громко хлопая дверкой, соскакивал со ступеньки и весело говорил:
– Здорово, хлопцы! А кто сегодня поедет со мной в Реуцел, мешки с зерном возить?
Мы с Володей были всегда готовы.
Обычно летом я пас Флорику, но в то лето я часто прибаливал, и отец однажды привез из ближней деревни Пырлица парня лет шестнадцати, который согласился за меня пастушить. Его звали Гица, он был молдаванином, но по-русски говорил вполне прилично. Утром чуть свет он укладывал в торбу еду и уходил с нашей Флорикой на пастбище. Вечером после захода солнца Гица заводил корову в сарай, и его звали за стол – с нами ужинать. После ужина мы с ним укладывались: я на кровати на набитом сеном тюфяке, Гица на софке на таком же тюфяке. Гица начинал рассказывать что-нибудь, чаще всего это были молдавские сказки про находчивого крестьянского парня Иона. Повествование шло то на русском, то на молдавском языке. Запомнилось, как в одной сказке волшебный петух говорил боярину:
