Эту драматическую повесть мы с инженером выслушали с подобающим вниманием и сочувствием.
– Еще один везунчик остался жить, – подытожил знакомство Патраков. – А мог бы не остаться.
– Да, слава Богу, – ответил Володя. Потом тяжко вздохнул и перекрестился.
Комсомолец Александр выразительно посмотрел на меня, тоже комсомольца, хмыкнул, но промолчал.
* * *
Больница – место, куда человек часто попадает помимо своей воли, иногда без сознания, в тяжелом состоянии, нередко в отчаянии, потеряв надежду на излечение и выживание.
Поначалу, когда ты немощен и сердце едва бьется в твоей истерзанной ранами груди, мысли твои направлены только на то, как избавиться от страданий, что делать, чтобы хоть чуть-чуть уменьшить боли. Когда ты видишь, что изо дня в день, из ночи в ночь боли не уменьшаются, мучения не убывают, тебя начинают посещать тревожные мысли о том, что, наверное, сил у тебя не хватит для сопротивления. И ты готов плакать от бессилия и ужаса перед неотвратимо приближающимся концом, который представляется все более несправедливым. Потому что ты же еще совсем молодой и еще вчера тебя переполняла жизненная энергия.
Но вот врачи и сестрички начинают тебя убеждать, что шансы есть. И ты сам видишь, что они стараются тебе помочь. И у тебя где-то внутри начинает трепыхаться маленькими крылышками вера в чудо: а вдруг получится?
Потом твой болезненный мутный взгляд начинает рассматривать рядом таких же горемык, больных и увечных, которые так же, как ты, мучаются и на что-то надеются. Ты видишь, что им не легче, чем тебе. Как ни странно, само существование рядом других немощных, общение с ними прибавляет в тебе собственные силы.
Такие думы думал Павел, лежа на своей койке. Причем лежа на спине, единственной части тела, на которой почти не было ран. Он пока не мог ни встать, ни хотя бы сесть. Но после общения с новыми товарищами почувствовал, что появляются какие-то желания.
– Володя, – попросил он новичка, – ты вроде ходячий… Достань из тумбочки сушеную дыню.
А когда Володя исполнил его просьбу, он угостил новых товарищей и с возрастающим наслаждением сам стал жевать резиноподобные, невероятной сладости ломтики деликатеса.
Ночью Павел снова не спал, но боли были вроде не такими резкими и разрывными. И он снова думал о странностях своей судьбы, но уже не стонал и не кричал…
Следующий день был воскресный и, несмотря на то, что ночью в нашей палате господствовал полный мрак и уныние, а днем мы жили при раздражающе ярком свете электрических шаров, было предчувствие, что уж сегодня-то должно произойти что – то необычное.
Гости пошли прямо с утра. К Александру пожаловал его дружок по горному институту Асламбек, веселый парень, осетин, который своими кавказскими шутками заставил нас, трех «стукнутых по голове», хохотать до икоты. В заключение он решил всех нас сфотографировать своей «Сменой». Для этого мне понадобилось немного приподняться на локтях – не будет же он снимать меня как труп. Впоследствии на фотографии наша троица – все в белых чалмах с выставленными и торчащими в разные стороны гипсовыми и забинтованными конечностями – получилась очень живописной.
Ближе к обеду подошла Володина жена Света с маленькой дочкой. Света принесла чудное угощение – целую кастрюлю вареной картошки и жареных карасей. Палата сразу наполнилась запахом домашней вкуснятины и волнением от присутствия молодой привлекательной особы с ребенком.
– Угощение, – сказала Света, – приготовлено для всей палаты.
И наша троица, не мешкая, приступила к трапезе.
– Кушайте, пока все горячее, – приговаривала женщина, мягко улыбаясь и немного стесняясь нас, новых приятелей ее мужа.
– Откуда такие вкусные караси? – спросил Патраков.
– Да это все Володя. На прошлой неделе наловил.
– Неужто в этой пустыне есть рыба?
– Есть, – откликнулся Володя. – Места надо знать.
– Возьми на рыбалку,
– И меня, – попросил я.
– Договорились. Как только очухаемся – сразу и поедем.
По-видимому, что-то в нашей жизни в самом деле стало меняться, если появились желания, реализовать которые можно было только в будущем.
Наконец, в черном прямоугольнике двери появилась коренастая фигура человека, которого мне очень хотелось видеть, – Виктора Чайки. Он стоял, прижимая к белому халату какие-то авоськи и кульки и внимательно разглядывая каждого из нас, болящих.
Я радовался встрече с другом, предвкушая его жесткие, ироничные комментарии к событиям, происходящим за пределами нашей горемычной палаты, родственные касания его шершавых ладоней и дружеское излучение прищуренных насмешливых глаз.
Я чувствовал, как через его прикосновения мне передается энергетическое подкрепление: держись!
Чайка, однако, не стал разговоры разговаривать, выгрузил содержимое свертков в тумбочку, поясняя по ходу: «Это все от пацанов нашей бригады», – и вдруг озадачил всех вопросом:
– Мужики, а чего вы сидите тут, как в склепе? Без солнца, без воздуха?
Мы молчали.
– Вы знаете, что творится там, на улице? За вашим черным окном?
Мы не знали.
Виктор немного отодвинул мою кровать, подошел к окну, дернул за какую-то железку, и, к всеобщему изумлению, черная створка отворилась, и первое, что открылось, – нарядное золотисто-голубое солнечное небо.
Резко повеяло свежестью и чем-то еще празднично пахучим, как пасхальный кулич.
– Ну-ка, посмотрите дальше, в степь.
Превозмогая боль, я сел на кровати. Сел впервые за все последние дни. И то, что увидел, было настоящим потрясением: от бетонной ограды больницы и дальше, до самого горизонта простиралось море цветов. Это были красные, желтые, белые, оранжевые, причудливо пестрые и даже черные тюльпаны вместе с зеленым разнотравьем, внезапно выросшим из-под земли.
Огромное безбрежное яркое море с мягко пробегающими разноцветными волнами.
Тысячи, миллионы, триллионы, мириады цветов!
Зрелище было необыкновенное. Казалось, воспрянула земля, весь мир неудержимо всеми атомами и клетками потянулся к жизни.
– Ну, как?
– Такого чуда я не видел никогда в жизни, – все, что я мог сказать.
Мои новые товарищи, Александр и Володя, молча стояли рядом, не в силах оторваться от ослепительного зрелища.
– То-то же, – сказал Чайка. – А теперь слушайте последние новости…
Хочу бабу!
(Джезказган, 1960)
Я все еще бюллетенил, но был занят с утра до ночи. В июне предстояла экзаменационная сессия в Москве, а у меня еще не была дописана курсовая работа по «Русской Правде» Ярослава Мудрого. Приходилось пахать и пахать.
