Дни стояли знойные и сухие. Яростное майское солнце палило так, что листья на тополях у общежития скручивались и начинали облетать. Травы на газонах быстро завяли, пожухли, а кое-где почернели.
Вечером приходил с работы Мишка. Мы шли в столовую, ужинали. Потом курили, лежали, отдыхали и обменивались новостями – их было немного в нашей небогатой событиями жизни.
Время от времени как-то сам собой заходил разговор о женщинах, и тогда мой приятель, по жизни человек довольно веселый и заводной, неожиданно мрачнел и становился раздражительным.
– Надоело все, – тоскливо мычал Мишка. – Бабу хочу! Сильно хочу бабу!
Я помалкивал. Мне, только-только возвращавшемуся к жизни после сильнейших увечий, тоже много чего хотелось.
Опыта взаимоотношений с дамским полом, тем более сексуального, у нас не было. А желания были. При нашем рабском труде на «ударных» стройках и сером однообразии будней мечты о необыкновенных существах, женщинах, по которым тосковали наши души и двадцатилетние плоти, как прилипчивая болезнь не покидали нас ни днем, ни ночью.
Через коридор, в комнате напротив жили парни из Грузии, тоже вербованные. Они иногда пели, очень красиво, но чаще о чем-то темпераментно спорили на своем языке. Судя по громким непечатным русским вставкам, у них тоже речь шла о женщинах. Дело доходило до криков, и тогда казалось – вот-вот начнется мордобой, может даже поножовщина. Но как-то обходилось.
И все же однажды ночью, когда все спали, раздался страшный, прямо звериный рев. Потревоженный общежитский улей спросонья загудел, не понимая, что происходит. Люди, кто в чем, повыскакивали в коридор.
Рев исходил из грузинской комнаты.
Оказалось, и здесь – «шерше ля фам». Скромный парень Иосиф, которого товарищи звали Сосо, богатырь ростом под два метра и красавец с большими сливового цвета мечтательными глазами, влюбился в повариху Раиску, дородную, серенькую, совсем не видную из себя, но смешливую и компанейскую бабёшку. Иосиф некоторое время оказывал Раиске знаки внимания, даже читал ей стихи собственного сочинения. Дама принимала ухаживания, похохатывала, но до тела своего не допускала. Иосиф томился, мучился, страдал. В конце концов, Раиске самой надоело изображать невинность, она притворилась смирной, покорной и отдалась ухажеру всем своим многоопытным телом и хитренькой душой. И вот тут-то и произошел конфуз.
Иосиф стал целовать мягкие податливые губы возлюбленной. От них почему-то пахло жареным луком. Иосиф с детства не переносил этот запах и, наверно, поэтому при поцелуе ничего, кроме раздражения, не чувствовал. Он снял с нее кофточку – Раиска не сопротивлялась, потом юбку – она молчала. Затем все остальное – она уже сама помогала ему. Иосиф воспрянул было духом. Возлюбленная стояла перед ним совсем без ничего, и парень почувствовал сильное половое влечение. Он приблизился к Раиске, намереваясь обнять, но вдруг снова наткнулся на исходящей от ее тела раздражающий запах. Его желание стало угасать. Иосиф начал раздеваться сам, и когда этот процесс был закончен, потрогал руками ее груди. Они были мягкие и не торчали, а висели и тоже… пахли… Ухажер потрогал ее живот и… чуть пониже. Однако и это его не возбудило. И тогда вдруг он понял, что не хочет эту женщину, пахнущую жареным луком. Не хочет – и всё! Взревев как дикий буйвол, парень схватил одежду и убежал.
Дома, в общаге, Иосиф рухнул на свою узкую и коротковатую для его могучего тела железную кровать и долго лежал, уткнувшись лицом в подушку. Приятели, почуяв неладное, стали допытываться, что произошло. Парень молчал. Земляки окружили его, толкали, тормошили.
Наконец он с трудом приподнялся и чуть слышно сказал:
– Всо! Канэ-эц!
– Что? Пачччему-у канэ-эц? Скажи, Сосо!
Сосо молчал. Но все же по каплям, по крупицам картину событий удалось восстановить. Получалось что-то нехорошее. Получался – позор! И нечто невероятное!
Невозможно было поверить, что грузинский парень не смог вставить русской бабе. Судили земляки, рядили и пришли к выводу, что тут что-то не так: Сосо – красавец, силач, передовик. И даже поэт. Он все может!
Решили: виновата, конечно, женщина.
Иосифа стали утешать:
– Нэ пэриживай, Сосо! Раиска – бл…дь, а тибе нужэн хароший дэвачка!
– Нэ-э-эт! – кричал Иосиф. – Вай мэ! Пазо-о-ор! Канэ-эц!
– Успакойся, кацо! Вибрось гулупость из галавы!
– Нэ-э-эт!..
Потом вроде все утихло. Легли спать. А после полуночи Иосиф тихо достал кинжал и отрезал свой член. Видимо, боль была адской, потому что крик, который разбудил все общежитие, был нечеловеческий.
Вызвали скорую помощь. Иосифа без сознания положили на носилки и увезли. Больше мы его не видели.
Происшествие с грузинским парнем всех потрясло. Но у Мишки было свое – особое мнение:
– Я бы не упустил своего. Хоть от Раиски и воняет луком и прокисшими позавчерашними щами, у нее есть то, что мне надо… Я бы и пятидесятилетнюю старушку оприходовал… Хочу бабу, и все!
Вскорости такая возможность ему подвернулась.
Коридоры и туалеты в общежитии убирала невзрачная женщина. Звали ее Люся, было ей за сорок, но ввиду худобы и маленького роста она казалась девочкой. Одетая в серый казенный халатик (такие халаты называли «тифозными»), с белой косынкой на пепельных волосах, всегда с грязным ведром и половой тряпкой, с неизменной почему-то виноватой улыбкой и болезненно воспаленными красными глазами на бледном личике, – Люся производила жалкое впечатление. Грузины проходили мимо, делая вид, что не замечают ее. Но находились среди нашего брата и такие ухари, которые пытались с уборщицей заигрывать. Зная слабость бедной женщины – Люся любила дешевое пролетарское вино, называемое «бормотухой», – ее подпаивали и добивались того, чего хотели. Она никому не отказывала, благо жила в маленькой каморке на первом этаже.
Мишка долго мучился, но однажды купил в продмаге поллитровку «Солнцедара» и пошел к Люсе. Через час вернулся домой, молча разделся и, ложась в постель, небрежно сказал:
– Дело сделано! – натянул одеяло до подбородка и захрапел.
На следующий вечер повторилось то же.
Потом были такие же вечера, и мой приятель казался довольным.
Я же усиленно занимался науками, подготовкой к сессии. А по утрам ходил в больницу, где под руководством медсестры Оли продолжалось мое лечение. Оля меняла повязки на заживающих на груди ранах, делала уколы. Большим шприцем медленно вводила в вену прозрачный раствор и спрашивала:
– Как себя чувствуешь?
– Горячо. Поднимается температура.
– Так и должно быть – это хлористый кальций. Потерпи!
Медсестра вводила еще какие-то препараты. Поясняла: это – общеукрепляющие. Все делала вроде не торопясь, но аккуратно и точно. У нее были тонкие белые руки с сильными ловкими пальцами.
