– Согласна с вами.
– Нельзя также показывать Гринбергу, что мы знаем о его тайных недугах, а также, что знаем о том, каким образом Хромовских спровоцировал его.
– Да, лучше об этом вообще не говорить.
– Но в таком случае возвращение Гринберга на мои уроки лучше провести тихо, без шума и публичных реверансов.
– Я рада, что вы приходите к такому решению.
– Но без вас, Людмила Федоровна, ничего не получится.
– Конечно, конечно…
Вечером того же дня классная руководительница привела ко мне Сашу Гринберга (где и как она его нашла – не знаю) и сказала:
– Уважаемый Павел Васильевич! Я попросила Сашу прийти к вам, чтобы сообщить, что он раскаивается в том, что на вашем уроке был несдержан и ударил Хромовских. Но выяснилось и другое печальное обстоятельство: именно Хромовских спровоцировал Сашу на драку…
– Простите меня, – опустив голову, тихо сказал подросток, которого я посчитал отпетым агрессором и злобным волчонком.
– Ты меня тоже прости, Саша. – Впервые в своей жизни я просил прощения у ученика, искренне сознавая, что жандармские замашки несовместимы с моей работой.
Конфликт был почти исчерпан, если не считать того, что Людмила Федоровна еще долго после нашей встречи вела какие-то тайные переговоры с Хромовских, Грединой и другими учениками. Понемногу становилось понятным, что не все подлежит оглашению и публичному обсуждению; у подростков, заметил я, в не меньшей степени, чем у взрослых, на первом плане – проблемы взаимоотношений полов. И здесь тоже – «шерше ля фам».
Конфликт раскрыл Павлу глаза на многое. Не сразу, со временем, он понял, что главное, чему ему как учителю надлежит учиться – терпению, терпимости и сдержанности. Это значит, что в критических ситуациях, если ничего не горит и есть время на раздумье, надо научиться брать тайм-аут, спокойно принимать взвешенное решение и действовать. Но действовать так, чтобы не навредить ученику.
Не навредить!
Еще я понял, что не только учитель учит своих учеников, но и он сам у них учится. Если, конечно, он не законченный тупица.
Как-то я начал урок в седьмом классе. После попыток провести традиционный опрос на предмет усвоения предыдущего материала, выяснилось, что домашнее задание мои ученики не выполнили. Поднял троих учеников – те вставали, молча опустив голову. Поставил им «двойки» и, расстроенный, решил приостановить карательные действия.
– В чем дело? – вопрошал я со всей строгостью. – Почему такое пренебрежение к моему предмету?
Повисло тягостное молчание. Вопрос, по сути, был риторическим: на самом деле, на него не принято давать честный ответ. Тем не менее из-за парты встала Галя Погодаева, девочка не только смышленая, но и острая на язык:
– Все просто, Павел Васильевич. Сегодня была контрольная по математике. Все стали готовиться к математике, а на остальные предметы времени не хватило.
– Вот оно что. Значит, если я объявлю, что завтра – контрольная работа по истории или географии, которые я у вас веду, то вы будете готовиться только к контрольной?
– Наверное, да.
– Спасибо за откровенность.
– Пожалуйста. Мы – такие: вы с нами откровенны и мы с вами – тоже.
– Весьма признателен. А какие еще откровения вы можете мне поведать?
– Откровений нет, есть пожелание.
– Интересно, Погодаева, – какое?
Девочка на минуту задумалась, потом произнесла, с трудом подбирая слова:
– Вот вы, Павел Васильевич обращаетесь к ученикам по фамилии, так?
– Да.
– А ведь у каждого из нас есть имя…
– Конечно, есть…
– Вот если бы вы стали называть каждого по имени…
– То что тогда?
– А вы попробуйте и сами увидите.
– И как же вас звать?
– По именам.
– Хорошо, я попробую.
Оказалось, однако, не так все просто. Для того чтобы попробовать, надо было сначала что-то изменить в себе: ввести новую программу собственного поведения и шаг за шагом осваивать ее. Я попробовал и был вознагражден: лица моих учеников засветились ответными улыбками и стали для меня более понятными, близкими и отзывчивыми. Ведь, как известно, звук собственного имени – один из самых дорогих для каждого человека. Мои отношения с детьми стали более родственными и, что удивительно, более деликатными и доверительными.
Постепенно такой настрой привел к тому, что я стал проявлять все больший интерес к внутренней жизни каждого подростка и они не боялись со мной быть откровенными. Я стал хранителем многих ребячьих тайн, и они доверяли мне, зная, что я не сдам их.
* * *
Постоянный дефицит педагогических кадров в сибирской глубинке по большей части удовлетворялся несколькими вузами и педучилищами, которые были в областном и почти во всех районных центрах. Однако рост новостроек, совхозов и леспромхозов требовал нового притока кадров. В школах постоянно не хватало учителей, особенно предметников. Что было делать? Выкручивались, кто как мог. Чаще всего – просто перераспределяли нагрузку между теми педагогами, кто был в наличии на начало учебного года; и тогда словесник дополнительно брался читать историю, математик – физику, учитель начальных классов – ботанику и зоологию и т. д. А совсем молодые, без пяти минут готовые специалисты, вроде меня, вообще были счастливой находкой. На них можно было навалить все что угодно. Так, на меня, еще не дипломированного историка, навалили, кроме истории, географию, ботанику, зоологию, немецкий язык, физкультуру, пение и рисование в 5–8-х классах. Нагрузка была такая, какую не всякий верблюд в пустыне выдерживает: каждый день с понедельника по субботу – по четыре-шесть уроков, причем, поскольку классов-параллелей не было, каждый урок был единственный и последний. Для того чтобы подготовиться к любому уроку, надо было пару раз проштудировать учебник, методические пособия, написать план урока, план-конспект изложения нового материала, часто еще и карточки-задания и т. п. На все это у меня уходило все вечернее время и часть ночи. Иногда я давал индивидуальные задания детям и проводил письменные, так называемые «развивающие», творческие работы. Их надо было проверить, и для этого тоже требовалось время. Поэтому режим работы и отдыха у меня был жесткий: подъем в 6.30, утренний туалет – удобства на улице, завтрак: чай, эрзац-кофе, хлеб, консервы. С 8.30 до 13–14 часов занятия. Потом обед в школьном буфете (столовой не было): пирожки, ватрушки, котлеты, сосиски. Часов до 16–17 – спортивные мероприятия: игры, бег на лыжах, по погоде. В 18.30–19 часов – ужин дома тем, что Бог пошлет: чай, эрзац-кофе, хлеб, колбаса. До 20 часов – перекур с дремотой. С 20 до часу, двух или трех – подготовка к завтрашним урокам. Чай и кофе при этом потреблялись в больших количествах. Потом – сон и в 6.30 снова подъем. И так изо дня в день.
