Но ключа в условленном месте не обнаружили. Что-то не сработало.
Обошли пятиэтажное здание с другой стороны.
– Вот лоджия ее комнаты, – показала Валя на балконную плиту второго этажа, которая на косогоре была почти вровень с землей.
Я подтянулся, влез на балкон, потом втянул Валю. Подергал за ручку двери – закрыто изнутри.
– Что будем делать? – Валя готова была заплакать.
Такого поворота мы не ожидали.
Досадно, особенно когда ты находишься почти у цели.
В безвыходных ситуациях самое главное – не раскисать и не сидеть сложа руки. Так учили меня с детства. Надо что-то делать. Что – неважно. Иногда простые действия, вопреки логике, дают результат.
Будь что будет, решил я, где наша не пропадала! И даванул плечом на дверь. Тишина. Надавил сильнее. Потом еще сильнее. И вдруг что-то тренькнуло, наверно запор, и – ура! – дверь открылась. Это было чудо. Мы попали в комнату.
– Ну, ты – мишка! – воскликнула женщина.
– Какой Мишка?
– Сибирский мишка. Медведь!
Я был польщен.
В комнате был столик, две по-девичьи аккуратно прибранных кровати и два стула. За остекленной дверью – кухня и санузел. Все, что нужно для нормальной жизни.
Мы немного посидели. Перевели дух.
Выпили, закусили.
А потом произошло то, ради чего мы ломились в эту скромную, даже чересчур, но для нас – сказочно прекрасную обитель любви и греха.
Когда мужчина и женщина, которые нравятся друг другу, впервые оказываются в одной постели, то они сталкиваются с необходимостью преодолеть множество комплексов, главный из которых, наверное, комплекс неизвестности. Каждому из них еще неизвестно, что можно, а что нельзя делать, что нравится, а что не нравится другому. Каждый делает то, на что способен, что умеет, и немного опасается сделать что-то не так.
…Она была прекрасна. И все, что делала, было чудесно. Казалось, она угадывает все его желания, даже очень-очень тайные. Он тоже старался изо всех сил и радовался, что от всего, что он делает, ей хорошо.
Все происходило в каком-то беспамятстве и иногда казалось нереальным.
Блаженство продолжалось с перерывами час-два, может, больше. Все было невыносимо хорошо. Но вдруг во входную дверь кто-то резко забарабанил.
– Что это может быть?
– Говорят, здесь иногда проводят какие-то облавы, – быстро проговорила Валя, пряча винные бутылки в тумбочку.
В дверь опять громко постучали.
Нам, подумал я, не хватало только нарваться на облаву.
– Прыгай на лоджию, – тихо сказала Валя и кинула мне какую-то тряпку.
В чем мать родила я выскочил в темноту на лоджию и тряпку намотал вокруг бедер. Оказывается, была уже ночь.
Валя надела на себя какой-то халатик и пошла открывать дверь. В комнату вошли трое: двое мужчин и женщина. Они зажгли свет и с повадками сыщиков прошлись по комнате, заглянули в туалет, даже под кровати посмотрели. Не найдя ничего, ушли.
Я вышел из укрытия:
– Что за шмон?
– Комсомольский патруль. Безобразие и свинство! В нашем «Пограничнике» после отбоя тоже иногда вламываются. Такие здесь порядочки.
Какое-то время мы приходили в себя. Потом, почувствовав голод, перекусили, выпили вина, и, теперь без ненужной спешки и лишних волнений, уже немного зная, кто на что способен и кто чего хочет, мы продолжили наши занятия. И опять странное беспамятство, когда ты не понимаешь, где находится окружающий мир и что происходит, потому что ощущаешь только ее и себя вместе с нею и больше ничего. Только ее и себя. И нет времени, нет людей, нет звуков…
– Знаешь, – сказала она, когда начало светать, – я, кажется, летала…
Потом, когда в комнате стало совсем светло и нужно было вставать, она виновато прижалась ко мне:
– Прости, у меня давно не было мужчины. Я совсем тебя замучила.
– Ну, такие мучения я хотел бы терпеть почаще.
Она засмеялась.
Огромное золотисто-красное солнце медленно поднималось из-за моря, когда мы подъехали к центру. Валя пересела в автобус и уехала в Ливадию.
А я поплелся в свой санаторий. В ногах и во всем теле была дегенеративная легкость и пустота, а в голове сумбур и шатание.
Он шел вдоль набережной. С моря дул свежий ветер прямо ему в спину, подталкивая и заставляя двигаться быстрее. И он чувствовал, как мышцы снова наливаются упругостью и силы понемногу прибывают.
… – Вставай, юноша! Тебя ждут великие дела, – пропел над моим ухом знакомый тенор Лабуды. – Судя по твоему состоянию, грехопадение произошло.
– Который час? – спросил я.
– Уже вечер. Ты проспал завтрак и обед и рискуешь проспать ужин.
Оказалось, я проспал с утра до вечера.
Через день мы снова встретились в ротонде, на остановке автобуса близ нашего санатория. Валя с видимым усилием согласилась на свидание, которое я замыслил в нашей палате номер четыре.
Я привел ее в наше изолированное от посторонних взглядов обиталище, и все было бы хорошо, если бы не напряженность, которую никак не удалось преодолеть. Валя была мила, любезна и даже ласкова, но прежней беззаботности и радости не ощущалось. Что-то мешало.
Вдобавок в самый интересный момент во входную дверь кто-то резко постучал.
– У вас тоже бывают облавы? – прошептала со страхом моя бедная женщина, натягивая одеяло до подбородка.
– Нет, – успокоил я ее. Но стук повторился.
Решили не открывать…
Вечер, однако, был испорчен. Я проводил ее, чувствуя себя последним прохвостом.
Зависть – нехорошее чувство, но почему-то мы сталкиваемся с ним слишком часто. Петро по секрету сказал Павлу:
– Ты знаешь, кто стучал в дверь?
– Нет.
– Василий Иванович.
– Не может быть, – не поверил тот.
– Может. Он сам признался, что хотел вас попугать.
– Но зачем?
– Думаю – зависть. Он завидует тебе. У него самого с балтийской красоткой не получается, вот он и злится.
Непостижимо.
Прошло еще два дня. Приключения последнего времени стали уходить на второй план. Заканчивался срок пребывания в санатории, и мои товарищи по палате все чаще стали вспоминать о доме, о женах, о работе.
У всех ребят был значительный гусарский опыт, и отношение к курортным романам было легкое: как к необременительным приключениям, которые ожидались. Никто не говорил о высоких чувствах или о продолжении романа после курорта.
