Петро высказал интересную мысль:
– Где бы ты ни был и с кем бы ты ни переспал – жена твоя все равно узнает об этом.
– Как она догадается, если ты не признаешься? – удивился многоопытный Василий Иванович.
– Не знаю, как-то узнаёт.
– Если не будешь болтать – не узнает. Меня если даже убивать будут, ни за что не признаюсь, что я кого-то трахал.
– Болтать, конечно, не надо. Но у баб – какое-то чутье. Как-то, дело было довольно давно, я блядонул. Не то чтоб специально, нет, – по пьянке. Пришел домой под утро и наплел жене, что, мол, с приятелями загулял. Так уже бывало. Она виду не подала, только очень внимательно на меня посмотрела. А месяца через два устроила скандал: никто ей ничего не говорил, она сама каким-то образом все вычислила. Я с трудом ее успокоил. Правда, так ни в чем не сознался. Зачем травмировать родного человека ненужными признаниями?
У меня такого опыта не было. Как я поведу себя с моей Любаней, я не знал.
Но задумываться начал.
Наша следующая и, как оказалось, последняя встреча произошла без предварительной договоренности. Целый день я бегал по магазинам и на рынок в поисках гостинцев для моих домочадцев. Вечером, после ужина вся палата была в сборе, и постоянная наша гостья Зина рассказывала очередную еврейскую байку.
Общество пребывало в состоянии блаженного покоя, как вдруг входная дверь скрипнула и некто, входя, тихо спросил:
– Можно?
Это была Валя. Я мигом выскочил из палаты.
На улице были еще двое: красивая девушка и парень. Мы познакомились: девушку звали Галя, она была хозяйкой «той самой» комнаты в Массандре. Парень назвался Жорой.
Они позвали меня с собой. Я не стал раздумывать.
Мы спустились в центр, накупили провизии, конечно вина, и поехали в Массандру.
На сей раз облавы не было. Девушки организовали стол, принесли радиолу с пластинками, и мы хорошо посидели: выпили, поболтали о разных разностях, потанцевали и даже попели песни. Потом Галя с Жорой куда-то исчезли, и мы снова остались одни.
До самого утра нас никто не беспокоил, и мы, теперь уже как близкие люди, не суетясь, наслаждались друг другом. Я чувствовал, как она впитывает каждое мое касание и как ее наслаждение передается мне и наполняет мои клетки.
Проходила ночь. Мы почти не говорили. Во всяком случае, ни я, ни она ни разу не говорили о своих чувствах. Но под утро, когда начало светать, она что-то зашептала, потом засмеялась и стала говорить стихами:
Любить – это прежде всего отдавать.
Любить – значит чувства свои, как реку,
С весенней щедростью расплескать
На радость близкому человеку.
Любовь – это только глаза открыть
И сразу подумать еще с зарею:
Ну, чем бы порадовать, одарить
Того, кого любишь ты всей душою?!
Любовь – не сплошной фейерверк страстей,
Любовь – это верные в жизни руки.
Она не страшится ни черных дней,
Ни обольщений и ни разлуки.
Было удивительно: о любви мы с ней никогда не говорили. Тому, что происходило с нами, мы не успели дать какое-то название…
– Это Эдуард Асадов, – тихо сказала Валюша.
Она глубоко вздохнула:
– Вот и прошла наша ночка, дорогой… А теперь пора прощаться.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Хочу поблагодарить тебя за эту ночь и за то время, что мы были вместе. Больше мы встречаться не будем.
Голос ее дрогнул, и она замолчала. Потом, справившись с волнением, тихо добавила:
– Завтра утром мы с сыном уезжаем. Пока к маме на Волгу, а там видно будет.
Я молчал, не зная, что сказать, и лишь непроизвольно прижимал ее к себе все сильнее и сильнее, наверное, инстинктивно не желая отпускать. Понимал, что рано или поздно мы расстанемся, но не ожидал, что это произойдет так скоро и внезапно.
– Как сложится моя жизнь, – говорила Валя, – пока не знаю. Но после встречи с тобой поняла, что к старому возврата быть не может.
Она не спеша стала одевать меня, как будто сам я был беспомощным. На прощанье обняла и троекратно по-русски поцеловала:
– Прощай, Паша. Будь счастлив…
* * *
«…Прощай, дорогая и нежданная радость моя, – мысленно продолжал Павел неоконченный диалог, возвращаясь аэрофлотским самолетом домой. – Прощай, милый друг, Валечка Шишкина. Ты была моим приятным приключением, и я думал, что приключением все у нас и окончится. Но я ошибался. Оказалось, ты стала сильным ветром, который подул в мои поникшие паруса. Ты укрепила дух мой и приумножила силы мои. Спасибо тебе за то, что ты была в моей жизни!»
* * *
В родном городе уже лежал снег, и было морозно.
Дети ждали папу и подарки, и они их получили.
И Люба ждала. Ждала его.
Была радость возвращения. Радость, полная глубокого и неожиданного смысла, ненапрасного ожидания, радость, наполняющая тело энергией и верой в свои силы.
Он немного побаивался прихода ночи: вдруг что-то пойдет не так, как раньше, вдруг что-то изменилось в нем или в ней?
Он уже лежал в постели, когда она стала раздеваться, и, услышав знакомое: «Отвернись! Не смотри!», покорно отвернулся и тихо засмеялся: да, она была все такой же, его любимая, нежная Любанечка.
Родная.
Своя.
Впереди был еще целый месяц отпуска. Были вылазки всего семейства в лес на лыжах с костерком и шашлыками, было и приятное домашнее зимнее безделье с чтением книг, которые не успел прочитать раньше, были и веселые и непьяные гостевания у Лукашовых, и вечерние чаевничания у Кимовцев. Наведывался на работу – как же без нее? Там все шло нормально, по-накатанному.
Все нервные расстройства и дистония понемногу проходили.
Постепенно и события, которые были пережиты в Ялте, стали отодвигаться вглубь памяти.
Стихи Асадова мне никогда не нравились, но то, что читала женщина, ставшая близкой, время от времени всплывало в памяти:
Любовь не страшится ни черных дней,
Ни обольщений и ни разлуки.
Никогда я не пытался ее отыскать.
Никогда никому не рассказывал о ней. Она была моей тайной, счастливым стечением необыкновенных событий. Эта тайна была глубоко спрятана в извилинах моего мозга. Но время от времени я извлекал из глубин памяти мое сокровище, и тогда прошлое снова оживало, восстанавливались те или иные мгновения, и эти мгновения заставляли мое, временами сильно устающее, сердце биться сильнее. Чем больше проходило времени, тем дороже и безгрешнее казались мне события минувшей, ялтинской, осени. Тем более ценной и неприкосновенной становилась моя тайна. Все, что происходило с нами, было только с нами и никак не должно было повлиять на судьбы других. Мне казалось, что моя тайна не может повредить никому.
