На следующий день меня тошнило, как никогда в жизни. Естественно, тренер узнала, и как мы ни доказывали, что виноваты котлеты, нам не поверили. Сашку чуть не выгнали со сборов, потому что решили, что все из-за нее. Мой тренер настаивала на ее отчислении, Смирнова не хотела, чтобы я отвлекался на девочек. Я пошел за нее заступаться. Надо сразу сказать, что победа осталась за мной: Сашка осталась в лагере.
Мы с Сашей продолжительное время встречались, я долго и терпеливо ухаживал за ней, и в результате мы прожили вместе больше 10 лет.
Сборы прошли, и я вернулся в Питер, но надо было найти, где жить: с бабулей на окраине я больше оставаться не мог, как и она со мной. Я был подростком, спорил с ней, надоедал, и она сказала, что мне надо съехать. Однако и в квартиру к тренеру я переехать не смог.
– Тебе временно придется пожить на катке, в моей тренерской, – сказала мне Людмила Станиславовна.
Маме она говорила, что все будет в порядке, но, несмотря на ее обещания, в порядке не было ничего. Началась моя «временная» жизнь на катке СКА, и нет ничего более постоянного, чем временное.
Глава 2
Отгороженная гипсокартоновой стеной комнатка со старым диваном стала моим домом. Я оказался заложником ситуации. Возвращаться домой не хотелось, денег снимать квартиру в Питере не было, родителям я врал, что все хорошо, мне очень удобно жить именно так, и только брат знал правду – я посылал ему письма о том, что со мной происходило.
Конечно, раз в год либо я летал в Пермь, либо родители или брат приезжали ко мне, но большую часть времени я был страшно одинок – без нормального человеческого общения. На ночь каток закрывался, и я оставался один. Вся моя жизнь проходила в этой каморке. Душ и туалет общего пользования при катке. Дико холодно. Всегда. В тренерской стояла электрическая печка, но она не спасала. При этом постоянно страшно тарахтела. У меня в комнате не было окон, и когда я выключал свет, создавалось ощущение, что находишься в погребе. Но все-таки самым страшным было одиночество. Я уходил в книги, перечитал тогда все, что мог достать, и хотя и раньше любил это делать, тут просто читал запоем, но обычного человеческого общения не хватало. Не хватало даже обычных глупых разговоров сверстников. Когда каток закрывался, я оставался наедине с собой. Кругом стены, и только стеклянные кубы как украшение на крыше – в них можно было подняться по лестнице и смотреть на звезды. Так я и делал. Сидел там и скучал по дому. Иногда я приходил к вахтерше Галине – ее сын занимался хоккеем, – чтобы просто поговорить. Бывало, мы засиживались допоздна за разговорами – одни во всем Дворце спорта.
Еще я был постоянно голоден. Сначала Людмила Станиславовна давала деньги буфету на катке, чтобы меня там кормили. Это выходило дорого, так что я предложил, чтобы она давала деньги мне, а я уже буду сам покупать еду. Буфет катка стал для меня важным местом. Там я мог поговорить, там у меня появились первые приятели. А уже благодаря им я вообще понял, кто такие питерцы. Это, можно сказать, были мои первые друзья. Мне и раньше брат рассказывал о том, что такое вписки, о питерских рок-концертах, тусовках, чувстве плеча. Тогда я убедился в этом на собственном опыте.
ОДНАЖДЫ Я ПРИЕХАЛ В ГОСТИ К ИРЕ, И ОН МНЕ ДАЛ СТОПКУ КАССЕТ – СТАРЫЕ ЗАПИСИ СВОИХ ВЫСТУПЛЕНИЙ, ИСТОРИЧЕСКИЕ, 1970-Х ГОДОВ.
В Питере такие люди… Это нельзя назвать гостеприимством, это нечто другое. Они всегда готовы поучаствовать в жизни другого человека.
Все эти молодые продавщицы, буфетчицы, повара меня подкармливали и оберегали. Я стал сыном буфета, а через некоторое время и катка. Мне вечером оставляли поесть то, что не было распродано – те же салаты, которые стояли в витрине, оставляли картошку и разрешали сделать себе фри, морковку, чтобы потереть ее в салат. Это спасало.
Чуть позже, благодаря тому же буфету, я стал общаться с солдатами, ротой обслуги – они делали всю грязную работу на стадионе. С ними встречались девочки, которые меня подкармливали. Антон Юрченко был из Череповца, а Леша Головин из Москвы. Его отец был хоккейным тренером, а он сам в прошлом хоккеистом. Мы начали дружить, и они меня пригласили жить в казарму. Впрочем, это сложно назвать казармой, это была трибуна стадиона, который находился рядом с катком. Под сиденьями были помещения – стекло с одной стороны, стекло с другой и сверху козырек. Вот там внутри мы и жили, как в аквариуме, душ через улицу, туалет общий стадионный.
При стадионе должна была быть вахтерша, но она жила напротив, так что ей было лень сидеть всю ночь – она закрывала дверь на висячий замок и уходила, и чтобы выбраться на улицу, приходилось вылезать через форточку, а потом еще лезть по карнизу.
Но все равно жизнь в Питере была намного интереснее просто потому, что это был Питер. Помню, когда я только впервые ехал в Санкт-Петербург, то читал книгу Алексея Толстого «Аэлита». Мы уже подъезжали к катку, и вдруг я вижу табличку с адресом на доме, и понимаю, что это именно тот самый дом на Ждановской набережной, где начинаются события книги. Такие вещи не могли не впечатлять…
Однако только питерским воздухом и морковкой по ночам в буфете не прокормишься. Денег, которые у меня были, не хватало ни на что. Даже на проезд в метро, так что я научился ездить зайцем. Часто до дома Саши я ходил пешком. От станции метро «Спортивная» до стации «Старая деревня». 45 минут в одну сторону: через Невку на Крестовский остров, потом на Елагин в ЦПКиО им. Кирова и уже через парк до Приморского района. Особенно экстремальным было мое возвращение на стадион ночью по такому же маршруту.
Как мог заработать мальчишка, запертый на катке в чужом городе? Пришлось изворачиваться. Когда были вечерние катания и люди пили пиво, я собирал бутылки и сдавал их – это помогало хоть как-то заработать денег. Я знал все выходы и входы на каток, так что нелегально проводил туда людей, само собой, тоже за деньги. А тем, кто приходил официально, продавал пакеты, потому что обувь в гардероб принимали только в них, а люди, естественно, либо не знали об этом, либо просто забывали. Меня называли барыгой, говорили, что я совсем охренел, что продаю пакеты по 20 рублей штука, но, когда в кармане пусто, неважно, как тебя называют, главное – заработать.
Еще одним способом не сойти с ума стало общение с Сашкой. Я продолжал настойчиво за ней ухаживать. Сашка была, как я уже говорил, девушкой, ни на кого не похожей. Своей манерой поведения, тем, как она подавала себя, как красилась и одевалась. Она была хулиганкой, яркой и интересной. Я таких не встречал. Она была неформальной, я тоже в тот момент самоутверждался как мог. Переезд в Питер, прикосновение к свободе, которая там царила, подтолкнули меня к тому, чтобы изменить себя. Проколол уши: сначала одно, потом в этом ухе у меня появилось еще две дырки, потом правое ухо, потом язык, красил волосы в разные цвета. Мы выделялись из толпы, и в этом нашли друг друга.
Мы долгое время были друзьями с Сашкой. Однажды я уехал на соревнования и, когда вернулся, понял, что она скучала, что это уже нечто большее, чем дружба.
Как я это понял? Мы впервые поцеловались.
