При этом хотя фигурное катание и шло параллельно всем рассказанным событиям, но мне дико нравилось работать с Ирой Улановой. Она была хорошей партнершей, артистичной, раскованной на льду. У нее была американская школа фигурного катания, и она показала мне много нового в плане движений, хореографии даже музыку другую предлагала. Для своего возраста она была очень взрослой. Даже когда мы расставались, она поняла меня, сказав на прощание: «Я, может, не буду олимпийской чемпионкой, а ты сможешь добиться».
Расстались мы потому, что у Иры была проблема: она сильно выросла и, может быть, из-за этого часто «ломалась» – у нее были хрупкие кости. Заживет – и сразу новая травма, постоянно. Я очень переживал, на руках носил ее по больницам в гипсе. Я правда любил ее как младшую сестру. До сих пор всегда очень тепло о ней вспоминаю. Ира была прекрасной девочкой, и, может быть, мы бы прокатались куда дольше, не будь таких проблем. Но однажды я все-таки решил: надо что-то менять.
Мы приехали на какие-то соревнования в Казань, очень плохо откатали короткую программу, собирались отыграться. Я настраивался на произвольную программу, чтобы показать все, на что мы способны, но Людмила Станиславовна решила по-другому и сняла нас с соревнований. Это стало последней каплей. Я сказал, что если она так сделает, я больше не буду у нее кататься, объяснял, что это не по-спортивному, это трусость. Но Смирнова была непреклонна: призовое место мы бы уже не заняли, и выше 7-го не поднялись. По той системе судейства прыгнуть с 9-го места на 1-е было невозможно. Я пошел на принцип и объявил Смирновой об уходе. У нас не было результатов три года, Ира постоянно травмирована, шансов что-то показать в спорте не представлялось. Позвонил домой родителям, рассказал им о своем решении. Они согласились со мной, а мама, как когда-то в детстве перед выходом на лед, сказала: «Ты лучший! У тебя все получится!»
ДАЖЕ КОГДА МЫ РАССТАВАЛИСЬ, ОНА ПОНЯЛА МЕНЯ, СКАЗАВ НА ПРОЩАНИЕ: «Я, МОЖЕТ, НЕ БУДУ ОЛИМПИЙСКОЙ ЧЕМПИОНКОЙ, А ТЫ СМОЖЕШЬ ДОБИТЬСЯ»
В Питер из Казани мы ехали через Москву, я даже не пошел к тренеру и Ире в купе – ехал с ребятами из ЦСКА. Мне было неудобно, вроде бы объявил об уходе, и лишний раз пересекаться стало неловко. Приехали на Казанский вокзал, переходим на Ленинградский, и тут ко мне подходит Людмила Станиславовна:
– Максим, отдавай коньки!
– Зачем? – удивился я.
– Если ты не отдашь коньки, я не отдам тебе билет до Питера.
Я вытащил коньки из сумки и швырнул ей, она забрала их, выдала билет и ушла. Как она потом говорила всем – это были ее коньки, так как она мне их купила. На самом деле, когда я только приехал из Перми, мои коньки действительно были изношены, и новые мне купил Уланов. Но с тех пор коньки по мере надобности мне выдавала Федерация фигурного катания, однако Смирнова решила меня наказать таким нелепым способом.
Людмила Станиславовна даже не вернула мне кассеты с записями моих детских выступлений и соревнований, квалификационную книжку спортсмена и мои детские дипломы и грамоты. У меня до сих пор нет ни одной детской записи. Она говорила, что отдала все в клуб, но там их нет и сегодня.
Дальше – больше. Я вернулся в наш аквариум – то, что они называли общежитием, и вдруг прибегает администратор, Людмила Михайловна Козловская, – сердобольная женщина, которая нам всегда помогала, даже стирала наши вещи, и неожиданно объявляет, что я должен в течение суток уйти. Меня практически выкинули на улицу. Хорошо, что семья Сашки всегда хорошо ко мне относилась и в этот раз снова помогла – они приютили меня у себя. У них была трехкомнатная квартира, где жили еще ее родители, бабушка и брат. Меня поселили к нему в комнату. К тому моменту мы уже довольно давно встречались с Сашей, и было понятно, что мы не только за ручку держимся. Ее родители хоть и не акцентировали на этом внимание, мы все-таки старались лишний раз не афишировать наши личные отношения: то брата просили чуть дольше задержаться, то сами уходили в душ, пока никто не видит. Все всё понимали, мы с Сашей были уже семьей, да и ее родители относились ко мне с любовью, а я к ним. К тому времени я уже довольно долго не жил с семьей, и они, можно сказать, заменили мне ее.
Я встал на перепутье. Уже было понятно, что с институтом не получилось, в спорте не сложилось. Возник вопрос, что делать и как дальше жить.
Глава 5
От Смирновой я ушел зимой, в середине сезона, и задумался, что делать дальше. Мой бывший тренер Валерий Тюков, видя мои выступления, каждый раз спрашивал, что происходит, почему я стал так плохо кататься, почему я деградирую. Плюс, конечно, его приводил в недоумение мой внешний вид: то красные волосы, то синие, весь в пирсинге. Ко всему этому я начал набивать татуировки.
И вот Тюков снова принял живейшее участие в моей жизни. Его бывший ученик, ныне директор катка в США, искал партнера для одной девочки. Тюков предложил меня, но я отказался. Уехать к партнерше в Америку было шансом свалить, им пользовались, я же этого не хотел. Советская школа ценилась, но те, кто уезжал в Америку кататься к богатым девочкам, все равно ничего особенного не добивались. Я знал, что участвовал бы в куче американских соревнований, может, даже попал бы в юниорскую сборную – это уже было престижно. Но в США главное – пробиться на национальный чемпионат, а это очень сложно, потому что детей занимается невероятное количество в каждом штате, и проходят по 2–3 пары. Предел мечтаний – это именно Nationals. Потом можешь спокойно тренировать. Я не знаю ни одного русского паренька в Америке, который чего-то добился. Только двух танцоров. Петр Чернышов, который был 5-кратным чемпионом США и участником Олимпийских игр, это уже нереально круто в Америке. Еще один – Денис Петухов. Он катался с Мелиссой Грегори – чемпионом не был, звезд с неба не хватал, ездил на Гран-при и в итоге женился на партнерше и остался там.
У меня же тут была Саша – любовь всей жизни. Опять переезжать, устраиваться, быть одному, жить непонятно на что…
Меж тем мне прислали приглашение. Тренер меня ждал, и надо было идти в консульство. Родители одобряли предложение Тюкова, тем более что возраст приближался к 18, и если бы я не был в спорте или не уехал, меня бы забрали в армию, так как училище олимпийского резерва, в которое я перешел, отсрочки не давало.
Посмотреть на меня из Америки приехал тренер, бывший советский парник Рашид Кадыркаев – тот самый ученик Тюкова. Надо было выйти на лед. И тут другая проблема – у меня нет коньков. В это время как раз шло первенство России среди юниоров, и мой отец подошел напрямую к старшему тренеру юниорской сборной Галине Голубковой, рассказал, что Смирнова отобрала у меня коньки, а скоро просмотр. Та удивилась, позвонила Людмиле Станиславовне, и вопрос быстро решился. Я вышел на лед с улыбкой до ушей, с удовольствием потренировался, буквально летал. И черт дернул меня поехать к Саше Смирнову – спускаясь по очень крутой лестнице, я подвернул ногу. Через два дня просмотр у Кадыркаева, а у меня так опух голеностоп, что я его засунуть в ботинок не могу. Просмотр был в ледовом дворце «Обуховец»: я еле прыгал с больной ногой, стою кое-как, но Кадыркаев решил, что заберет меня. Надо собирать документы на визу. Пока этим занимался, чтобы не терять кондиций, попросился на каток, где тренировалась Саша, к тренеру Светлане Михайловне Дербиной. Она всегда мне помогала, до последних дней жизни – светлый человек, спасибо ей за все. Ехать в США страшно не хотелось, я ловил эти моменты в Питере, как последние, наслаждался ими.
