Он проявлял к этому искренний интерес, поэтому мне и другим испаноговорящим было очень приятно.
У Глена трое детей, и двое из них уже умеют говорить по-испански, несмотря на то что они еще очень молоды. С ними можно говорить по-испански и ждать, что они тебе что-нибудь ответят. Все благодаря Глену. Он утверждает, что он англичанин, но я в этом не уверен.
Было даже время, когда Глен говорил по-испански лучше, чем я по-английски, но теперь это не так. Клуб назначил мне учителя английского языка, и я стал медленно учиться. Было тяжело, поскольку у меня были друзья и их семьи, говорящие по-испански, я много встречался с ними, и это не шло на пользу моему обучению.
Поначалу мне очень тяжело давалась английская речь – на самом деле это все еще было для меня проблемой даже к концу моего пребывания в «Ливерпуле». В Голландии все было по-другому: я был обязан учить язык, и за пределами поля по крайней мере Бруно всегда старался говорить со мной по-голландски, переводя и объясняя вещи, которые я не понимал. Так как я был капитаном «Аякса», мне пришлось приложить большие усилия к изучению языка, в то время как в «Ливерпуле» было проще понять друг друга даже без хорошего знания английского. В Голландии все говорили по-английски, и если бы я начал учить его еще тогда, возможно, мне бы проще далось общение в «Ливерпуле».
Сейчас я, наверное, говорю по-английски немного лучше, чем по-голландски, потому что уже забыл многое, но, по правде сказать, тогда я достиг более высокого уровня знания голландского, хотя я все время совершенствовался.
Когда я только переехал, я общался с Дирком, мешая слова; я смотрел на игроков и думал: «Этот парень ни слова не понимает из того, что я говорю». Все потому, что половина слов, которые я использовал и думал, что говорю по-английски, на самом деле были голландскими.
Я учил английский дома. Вначале все здорово, но однажды приходит понимание, что ты достиг той точки, когда лучше меньше учиться на уроках и больше общаться со своими партнерами на поле. Для меня все усложнялось тем, что я говорил по-голландски, смешивал в голове слова и делал кучу ошибок. Эти языки не одинаковые, но достаточно схожие, чтобы запутаться. Кроме того, в голландском языке есть слова, которые пишутся так же, но произносятся по-другому. В голландском языке есть гортанный звук «ghhhh», будто ты отхаркиваешь мокроту, а в английском такого нет.
Иногда достаточно жестов, а язык футбола не меняется в зависимости от того места, где ты играешь. Ты очень быстро выучиваешь новые слова, хотя и не так быстро, как ругательства. Они всегда оскорбительны, но ты никогда не знаешь, насколько. Все дело в том, что люди, которые тебя им научили, конечно, считают, что это очень забавно. Обычное дело.
В Голландии со мной случилось нечто подобное. У меня был сербский партнер по команде, Горан Ловре, который весь день повторял одну и ту же фразу, которую я хоть и не понимал, но знал, что это оскорбление, причем довольно серьезное. У норвежца Эрика Невланда тоже были любимые ругательства на норвежском. И когда эти игроки начинали изучать испанский язык, то первые слова, которые они узнавали, были, конечно же, ругательствами.
Самым важным в наших уроках английского было научиться отвечать на вопросы, которые могут задать журналисты после игры. Я смотрел на иностранных партнеров по команде и думал: «Как они смогли добиться такого высокого уровня знания английского?» Ответ был прост: они знали, какие вопросы им зададут, и были к ним готовы. Поэтому я стал делать так же. К интервью можно подготовиться так, чтобы скрыть изъяны в знании языка. Я понял, что в интервью всегда спрашивают одно и то же, поэтому можно отвечать одинаковыми фразами. И это было здорово, потому что можно было запомнить одну фразу и все время ее повторять.
Кажется, первое интервью на английском я дал после игры против «Эвертона» на «Гудисон Парк» – журналист задал мне пару вопросов, один из которых был мне очень знаком. После этого учитель сказал мне: «Видишь?» Это был именно тот вопрос, который, по его словам, мне станут задавать, и ответ был уже готов. «Ты ответил безупречно», – сказал мне преподаватель. Конечно, я ответил безупречно – мы достаточно часто к нему возвращались. «Самое главное – это три очка»… «Мы знали, что это будет трудный матч, поэтому готовились к нему всю неделю»… «Мы очень рады, но теперь мы должны сконцентрироваться на нашем следующем матче». Каждый раз – одно и то же. Профессиональная хитрость.
В Голландии была подобная ситуация, но иногда тебе задавали более сложные вопросы: не собираешься ли ты уходить, задавали более конкретные вопросы по игре. В конце концов я стал давать на эти вопросы полноценные ответы.
***
Я рассматривал фотографии на стенах в «Мелвуде» и задался вопросом, будет ли здесь когда-нибудь и мое фото. Кенни Далглиш был на многих из этих фотографий, но тогда я еще не знал, насколько он важен для истории «Ливерпуля» и насколько значима футболка, которую он надевал. В «Аяксе» я всегда был под номером 16 – дата нашей свадьбы, – но номер 16 уже был занят. Пере сказал мне, что я могу выбрать 7-й, 11-й или 15-й. Я ответил: «Либо 7-й, либо 11-й. Давай 7-й». Так я и получил свой номер. Ничего особенного.
Я понятия не имел, какое значение у футболки с номером 7, но вскоре узнал. Люди тоже говорили Пере об этом, и вскоре он позвонил мне: «Ты понимаешь, насколько это серьезно?» Он рассказал мне о Кевине Кигане и Кенни Далглише и о том, чего они добились. Рассказал о титулах в Кубке чемпионов и чемпионате Англии, о том времени, когда «Ливерпуль» был лучшей командой в мире. Я, конечно, помнил Стива МакМанамана, но не о них. Я не думал, что все будет настолько серьезно, но люди постоянно рассказывали мне о Кенни. Я уже начинал ощущать нарастающее давление и осознавать, как глубоко его уважают.
В конце концов вышло, что я не зря взял футболку с номером 7. Когда Сусо ушел в аренду, мне предложили сменить футболку на номер 16, но я уже выбрал номер 7. Это подтолкнуло меня в ближайшем будущем лучше приглядеться к фотографиям и посмотреть несколько видео с Кенни Далглишем. Теперь это был мой тренер.
Каким-то образом, несмотря на давление, это заставило меня почувствовать себя лучше. Я думал про себя: «Если человек, которым так восхищаются болельщики, привел меня сюда и поверил в мой успех, это ведь хороший знак, верно?»
Когда я перешел в «Ливерпуль», было ощущение, что Кенни вернулся в клуб, чтобы помочь ему. Это было непростое время, и он многое изменил в своем первом сезоне после Ходжсона. Мы были далеки от попадания в еврокубки, когда я только пришел, но мы провели большую беспроигрышную серию и к последнему матчу знали, что если одолеем «Астон Вилла», а «Тоттенхэм» проиграет, мы пройдем в Лигу Европы. К сожалению, мы проиграли «Вилле» со счетом 1: 0, но это уже было неважно, поскольку «Тоттенхэм» обыграл «Бирмингем» со счетом 2: 1 и своей победой уже обеспечил себе попадание в Лигу Европы.
Идея Кенни – как мы должны играть – была основана на том, как он сам играл в свое время. Мы хорошо играли, но добиться какого-то успеха не могли. Некоторые говорили, что он не понимает современных реалий футбола, но я считаю иначе. На самом деле он уже не был так вовлечен в работу, как это было поначалу, или, возможно, именно так традиционно работали менеджеры в «Ливерпуле» в отличие от тренеров. Кенни нечасто общался с футболистами, и это было для меня в новинку. У меня за плечами были Голландия и Уругвай, где тренеры разговаривают с тобой постоянно. Когда он приходил что-то сказать, то обычно он был тобой недоволен или хотел, чтобы ты изменил что-то в своей игре. Он всегда долго думал, прежде чем что-то сказать. Кроме того, нам мешал языковой барьер. Если ему нужно было что-то сказать мне во время тренировки, он говорил это Пепе или Лукасу, а они переводили это на испанский. Он часто наблюдал за тренировками издалека, предоставляя работу по их проведению своим помощникам.
