Я находился дома в Монтевидео после своего удаления с чемпионата мира и смотрел пресс-конференцию по телевизору, на которой Табарес объявлял, что оставляет пост в Стратегическом комитете ФИФА в мою поддержку. С момента игры против Италии я находился в депрессии. Я был в шоке и оцепенении. Меня захлестнуло уныние. Я смотрел на него, и по моему лицу снова потекли слезы. Я не мог поверить, что он делает это ради меня. Эта пресс-конференция была проведена до игры, и единственный, о ком он говорил, – это я. Он защищал меня. Это разбило мне сердце. Видеть, как сильно он меня любит, видеть, что происходит и каковы последствия того, что я натворил, – это выматывало мне душу. Я чувствовал свой долг перед ним, чувствовал благодарность за его поддержку и ужасную печаль по поводу своего поступка.
Мои партнеры тоже меня поддерживали. Я написал им всем и поблагодарил их за то, что они на моей стороне, но в целом мне было нечего им сказать. Я вышел на балкон своего дома, чтобы поблагодарить людей, собравшихся здесь ради меня. Некоторые считали, что это было ошибкой, что таким образом я попал в центр всеобщего внимания, но мои намерения были прямо противоположными. Была холодная зима, а они долго стояли на улице. Я хотел поблагодарить их, но на самом деле я желал, чтобы они меня забыли и вернулись к нашей национальной сборной – чтобы они их подбадривали криками, а не сокрушались от того, что я не с ними. Уругвай одержал важную победу и выбил из чемпионата Колумбию, и впереди была Бразилия. Матч против Бразилии в Бразилии – снова, спустя шестьдесят лет. Но для меня все кончилось. Мне было очень жаль.
Никто из моих партнеров не винил меня, но я уверен, что они задавались вопросом: «Зачем?» Практически все в Уругвае поддерживали меня, но некоторые винили меня в том, что мы вылетели из турнира, и это было особенно больно. Я был опустошен. Это было несправедливо по отношению к моим партнерам, и все, кто меня знает, понимают, что я прошел, чтобы быть вместе с ними. Я отчаянно стремился на чемпионат мира. Я люблю Уругвай. Я рисковал своей карьерой. Я мог ухудшить состояние своего колена и остаться вне игры на 4–5 месяцев. Если бы с ним что-то случилось, кто знает, что было бы дальше. Даже когда колено пошло на поправку, я все равно не знал, что принесет следующий день. Если бы оно опухло, то все было бы кончено.
С виду могло показаться, что я настроен позитивно и готов к чемпионату. Я никогда не жаловался по поводу операции. Я уверенно говорил, что буду на чемпионате, и благодаря Уолтеру я убедил себя в том, что действительно на него попаду. Я подавлял страх, чтобы он не вырвался наружу. Жена говорила мне, что не знала, что я такой сильный. Я сказал себе, что все так и должно быть. Травмы колена – это не только вопрос физического состояния, хотя это и важно, но и вопрос психологии. Если ты думаешь: «О, нет, я не справлюсь», «Не могу терпеть», «Как больно», «Я никогда не пойду на поправку», то становится только тяжелее. С самого начала моя задача была мне ясна: быть сильным эмоционально и физически.
Будучи ребенком 12–13 лет, я попал в несчастный случай: мою ступню переехала машина. Я сломал пятую плюсневую кость и даже этого не понял. Мне наложили гипс, но я продолжил играть в школьном дворе. Когда пришло время снимать гипс, оказалось, что пятка протерта до дыр, и врач был в бешенстве. Еще через неделю я участвовал в настоящем матче. В итоге у меня была куча травм, порезов и царапин, но я продолжал играть через боль. Боль редко влияет на то, как ты играешь. Я был неразрушим; меня никто не мог остановить. Я отчаянно желал играть в футбол, невзирая ни на что. Уолтер сказал, что со мной все нормально. Врачи, проводившие операцию, и доктора Барселоны, с которыми я успел пообщаться, говорили, что обычно подобные травмы означают, что футболисту нельзя играть два месяца. Но я играл против Англии ровно через четыре недели после операции.
В первые несколько дней я просто сидел дома, не напрягая колено. Я даже не мог поднять детей или поиграть с ними. Все носились вокруг меня. Мне пришлось сидеть с ногой на диване. Я чувствовал себя глупо. Но скоро мы приступили к реабилитации, и тогда боль стала неотступной. Целью были чемпионат мира и Англия. Все это значило для меня очень многое.
Основной задачей было быстрое восстановление силы квадрицепсов, и из-за этого мне приходилось выкладываться по полной. Часть оборудования была установлена дома; реабилитация проходила двадцать четыре часа в сутки. Уолтер дал мне уверенность и развеял мои страхи. Я боялся перейти к следующему этапу, но он меня заставил. Я говорил ему, что боюсь, но он повторял:
«Оставь костыли… Иди!»
«Нет, Уолтер…»
«Выброси их!»
Он на меня нападал, подгонял. Он заставил меня сделать следующий шаг. Уолтер быстро избавил меня от костылей, и с каждым новым шагом я все больше убеждался, что со мной все будет в порядке.
Он говорил: «Нет-нет, с квадрицепсом все в порядке… Лучше, чем вчера. Ты справишься».
А через несколько дней признавал:
«По правде говоря, твои квадрицепсы внушали опасения на прошлой неделе. Они были ни к черту».
«Но ты сказал…»
«Я сказал это, чтобы тебя мотивировать, чтобы ты начал двигаться. Твои ноги в ужасном состоянии. Но теперь с ними и правда все в порядке».
Каждый день утром и днем мы с Софи проделывали путь из дома в пригороде Монтевидео в Прадо, где жил Уолтер. Он был слишком болен, чтобы выходить из дома. И мы с Уолтером работали без продыху. По три тренировки ежедневно. Каждый день начинался и заканчивался одинаково: с огромным пакетом со льдом, примотанным к моему колену.
Ливерпульские доктора говорили: «Не торопись, будь осторожен, не усердствуй… есть риск, что появятся осложнения». Уолтер просто говорил: «Продолжай работать».
И когда ливерпульские доктора нанесли мне визит на чемпионате мира, они были поражены тем, насколько поправилось мое колено, как увеличилась амплитуда движений, и тем, что оно не опухло. Они подумали, что это невероятно, сколько работы мы провели к тому моменту и какую нагрузку я давал на колено. Их информировали обо всем, что мы делаем, им отсылали рентгеновские снимки и тренировочный план, но, конечно, они были заинтересованы и никак не могли ожидать такого стремительного прогресса. Работа Уолтера была невероятной, это было чудо.
Каждый день Софи проводила часы с Кармен, женой Уолтера. Кармен всегда говорила, что это идет на пользу и мужу: у него было предназначение, цель, что-то, что захватывало Уолтера в его собственной борьбе. Ему становилось лучше, мы боролись вместе. «Сейчас, с Луисом, он сильнее», – говорила Кармен.
Мы с Уолтером много разговаривали. Я спрашивал его, как он себя чувствует. Тогда у него были длинные волосы, он съедал все до крошки. Теперь он почти ничего не ест, и почти все его волосы выпали. Но тогда ему было лучше, и он ни разу не проявил нерешительности. У него стойкий характер, он решителен и целеустремлен. Помогать людям поправляться – это то, что он делает лучше всего, и это помогало ему улучшать и свое состояние. А когда пришло время, он приехал в Бразилию. Я думал про себя: «Луис, все усилия, которые прикладывает Уолтер, его борьба, его болезнь… Он борется за свое здоровье, но он приехал в Бразилию, и он здесь ради тебя».
