Рассмотрим более пристально тот факт, что технологическая машина есть конкретная реализация абстрактной модели. Используя терминологию, принятую в наших прежних семантических обсуждениях, мы можем сказать, что машина экземплифицирует свойства и функции, закодированные в модели; и это дословно верно, не только потому, что машина есть конкретная индивидуальная вещь, но и потому, что экземплификация (как мы отмечали) допускает разные степени приближения и точности. На самом деле создание хорошо действующей машины обычно не достигается с первой попытки, но требует ряда усовершенствований или конкретных приспособлений, требуемых не в связи с «ошибками» проектирования, а конкретными свойствами используемых материалов. (Поэтому создание действующей «технологической» машины требует использования как «теоретических», так и эмпирических, как научных, так и практических данных.) В конце этой работы машина действует «так, как должна», что означает, что ее действие является положением дел, соответствующим предсказаниям, содержащимся в ее проекте.
Сравним это со случаем нетехнологической машины. В этом случае мы бы сказали скорей, что конкретно сконструированная машина функционирует или не функционирует в соответствии с нашими ожиданиями; и если нет, мы не знаем, вызвана ли эта неудача какими-то случайными несовершенствами материальных условий или какими-то причинами теоретического характера, по которым она вообще не может действовать ожидаемым от нее образом. (Например, в течение столетий люди знали, что они могут качать воду с помощью насосов, и повышали их эффективность с помощью различных технических усовершенствований; однако они скоро поняли, что неспособны закачивать воду на уровень выше, чем примерно 10 метров от уровня воды. Только после создания гидростатики в XVII в. удалось объяснить эту невозможность теоретическими причинами, не зависящими ни от каких практических усовершенствований насосов.) Без теоретически обоснованного проекта невозможно сказать, как машина должна действовать. Однако сам проект не формулирует никаких предсказаний. Предсказания, «содержащиеся» в проекте, на самом деле предсказания научных теорий, позволивших предложить сложные ноэмы, образующие проект, и содержат не только предписания о том, как надо реализовать структуру машины, но и о ее функционировании. Это функционирование есть нечто такое, что происходит; это есть положение дел, составляющее подтверждение теорий, использованных при проектировании машины.
Со строго логической точки зрения такое подтверждение аналогично тому, которое дают научные эксперименты, удовлетворяющие «предсказаниям» некоторой теории. В литературе правильно подчеркивалось, что предсказание играет более важную роль в поддержке принятия некоторой теории, чем объяснение, поскольку объяснения – это правильные выводы из уже известных истинных предложений (из которых гипотезы могут быть отобраны и сформулированы так, чтобы можно было получить нужный вывод), тогда как предсказания (в Дедуктивной Модели) суть логические следствия предложений, признанных гипотезами, так что они не могут заранее считаться истинными.
Однако, хотя исход эксперимента, строго говоря, представляет собой положение дел, он имеет признаки изолированного события и, более того, касается подтверждения отдельной гипотезы. (Тезис, что экспериментальные проверки подтверждают или отвергают не отдельные гипотезы, а целые теории, является довольно-таки спекулятивным эквивалентом «семантического холизма», который в принципе верен, но играет небольшую роль в актуальной научной практике.)
С другой стороны, правильное функционирование машины – это постоянное положение дел, «факт», подтверждающий целую систему научных теорий. Поэтому его роль как подтверждения связанных с ним теорий гораздо больше, чем роль экспериментального подтверждения, получаемого в разреженной атмосфере лаборатории, в которой была созданы искусственная и в высшей степени сложная экспериментальная обстановка. Если мы теперь перенесем наше внимание с отдельной машины на весь технологический мир, то должны будем признать, что мы имеем дело с гигантским и неопровержимым подтверждением истинности наших научных теорий и реалистической направленности науки.
Специфический «критерий реальности» научных объектов, вводимый технологией (в дополнение к уже обсужденным критериям операциональной референциальности и истинности, основанной на аргументах), говорит о том, что технология использует такие объекты, а очевидно, невозможно использовать что-то, чего не существует. Точнее говоря, технология состоит в производстве и использовании вещей, т. е. тех сущих, реальность которых не подлежит сомнениям – не в смутном или общем смысле, но постольку, поскольку они являются референтами, инстанцирующими в своих атрибутах свойства определенных научных объектов.
Это – точный смысл определения технологии как прикладной науки. «Прикладывать» в данном случае означает использовать, причем использовать в определенных контекстах реальности, к которым прикладывается наука. Но это возможно, только если о том конкретном аспекте реальности, к которому прикладывается данная научная теория, можно истинно говорить в дискурсе этой науки, т. е. охватываемые им вещи обладают атрибутами, адекватно описываемыми в этом дискурсе. Но это еще не все: поскольку технология состоит не просто в производстве артефактов, а в реализации эффективных артефактов и процедур, это значит, что технологически используются те атрибуты реальности, которые способны оказывать причинное воздействие на мир.
Эти соображения наводят на некоторые мысли. Крайняя эмпирицистская и позитивистская традиция побудила многих исключить из науки понятие причины и заменить его «метафизически неангажированным» математическим понятием функционального отношения или понятием логической связи. В результате научное объяснение стало тоже изображаться как гипотетико-дедуктивная цепочка, в которой предложения, описывающие объясняемое, являются логическими следствиями гипотез, не имея в виду, что свойства объектов, упоминаемых в гипотезах, могут быть причинами свойств, упоминаемых в объясняемом. Мы уже упоминали о критике, направленной против этой слишком узкой концепции научного объяснения, и теперь мы имеем возможность восстановить права подлинно каузального объяснения на основании свидетельств в поддержку причинных связей, предоставляемых технологией.
Второй момент касается существования ненаблюдаемых научных объектов. Мы утверждали, что их существование должно признаваться в силу истинности теорий, в которых они появляются как логические основания для утверждения существования наблюдаемых сущих. Вот почему мы уже открыто подчеркивали, что не все научные объекты являются результатами операций. Теперь мы можем добавить, что, глядя без предрассудков на то, что фактически делается в научных теориях, мы увидим, что наблюдаемые черты некоторых конкретных объектов объясняются в них как каузальные следствия свойств ненаблюдаемых объектов, а отсюда следует, что такие объекты имеют существование того же рода, что и наблюдаемые. Действительно, понятия могут логически «производить» только другие понятия; высказывания могут лингвистически «производить» только другие высказывания; ни те, ни другие не могут производить наблюдаемые факты в мире. Мы возьмем на себя смелость предложить правдоподобную характеристику зрелой науки, которую нашли в неявном виде у Патнема. Зрелая наука – это та, которая породила значимую технологию. Это значит, например, что мы можем временно признать некоторые теории, «эмпирически адекватные», не признавая их истинными, как говорит ван Фраассен, пока не получим подтверждающих их значимых предсказаний. Этот факт (особенно в сочетании с другими «достоинствами», обсуждаемыми в литературе) уже оправдывает приписывание им истинности и онтологической референции, но существование технологических применений есть последний решающий шаг, убеждающий в том, что они способны адекватно трактовать те аспекты реальности, которые и намеревались трактовать.
