Краткое рассмотрение, посвященное нами вопросу о нейтральности науки, дало нам возможность оценить важность учета контекста занятий наукой, даже когда наш интерес направлен на изучение когнитивной деятельности науки, как в этой книге. На самом деле научное познание не есть самовоспроизводящееся сущее, но нечто такое, что добывается и воспроизводится специфической человеческой деятельностью – точнее, той деятельностью, чьей определяющей целью (как мы объяснили в разд. 5.2.1) является погоня за строгим и объективным знанием. Эта деятельность, однако, есть нечто целое, в котором можно различить, но не разделить, несколько сочетающихся факторов, таких как интенции (намерения), предложения (идеи), интересы, условия и т. д. Все они связаны сетью обратных связей, наша законная забота – обеспечить, чтобы эффект этого сложного взаимодействия, хотя и ведущий к определенному «оформлению» научного знания, не разрушил его «определяющих характеристик», поскольку это означало бы уничтожение науки в собственном смысле.
Следовательно, не имеет значения, как много можем мы привести конкретных случаев, когда научное исследование или его результаты оказывались более или менее далеки от требований объективности и методологической строгости, которые им следовало соблюдать. Такие случаи будут просто примерами плохой науки или даже фальсификаций, выполненных под маской науки, или попросту предательством науки, совершенным для достижения иных целей, таких как экономическая выгода, престиж, власть и т. д. Все это, однако, не может ни помешать науке быть тем, что она есть, ни устранить тот факт, что ею можно заниматься (и обычно занимаются) в соответствии с ее подлинной природой.
Заметим, что это абсолютно общая ситуация. Например, мы можем согласиться, что демократия – очень ценная форма политического устройства; и это останется истинным, несмотря на тот факт, что во многих конкретных случаях диктаторы заявляли, что соблюдают демократию, на деле проводя политику угнетения, или что господствующие партии в демократически управляемых странах сохраняют свою власть, просто организуя фальсификацию голосования в ходе формально демократического процесса политических выборов. То же можно сказать и о религии, которую можно считать драгоценной духовной силой и для отдельных людей, и для обществ, но которую многие могут также использовать как инструмент получения власти или добывания денег. Более того, подлинный дух религии не будет запятнан, даже если высшие ее представители будут демонстрировать скандальное поведение в полном противоречии с предписаниями их собственной религии. Такого рода примеры легко умножить.
В заключение: учет «контекста занятий наукой» имеет величайшее значение для лучшей оценки «сложной реальности» науки, если только мы не «растворим» науку в ее контексте. Этот учет существен не только для осознания того, что контекст влияет на когнитивный аспект науки, не подрывая ее когнитивной ценности, но также и для признания законности исследования других аспектов науки, связанных с тем, что она является человеческой деятельностью. Эти аспекты невозможно оценить, если рассматривать только индивидуальную деятельность ученых; требуется расширить перспективу, включив в нее коллективные и социальные аспекты. Так что мы посвятим дополнительное внимание этим аспектам.
9.1.4. Индивиды и общество в научной работе
Одной из причин, по которой мы не можем утверждать, что наука есть «нечто большее, нежели социальный продукт», является роль, которую в науке играют отдельные личности. Традиционный взгляд, приписывавший гениям и интеллектуальным гигантам все заслуги научного прогресса, был, конечно, преувеличенным, но он содержал драгоценное зерно истины. Наука, как и искусство, философия, литература и т. д., есть творение человека и потому коренится в творческой силе. А творческая сила – индивидуальный дар, а не социальный признак. Конечно, личная креативность может остаться невыявленной или недопроявленной, если ее не поддержат соответствующие социальные и культурные условия, но это не значит, что такие условия могут сами по себе произвести открытие или изобретение чего-то нового. Известно много примеров великих личностей (во всех человеческих цивилизациях и культурах), чьи достижения невероятно превосходили скромные и крайне неблагоприятные обстоятельства, в которых они родились и воспитывались. Более того, легионы нормально одаренных людей, с прекрасной академической подготовкой, способны выполнять лишь рутинную работу ничем не выдающейся ценности. Это значит, что даже хотя некоторые великие научные достижения были «подготовлены» многими предпосылками и знаниями, накопленными понемногу, тем не менее остается истиной, что исключительный и непредсказуемый акт личного прозрения, подлинной индивидуальной творческой силы был необходим, чтобы собрать воедино разбросанные полезные элементы, пренебречь избыточной информацией, организовать в связную и проверяемую картину отдельные составные части, которые сами по себе вовсе не подсказывали (и тем более не навязывали) такого синтеза. Самые революционные научные открытия или теории рождались из размышлений какого-то особенно проницательного ума над какой-то мелкой и незамечаемой деталью или над каким-то ошибочным взглядом, принимавшимся за само собой разумеющийся научной общественностью его или ее времени.
Признав необходимую роль индивидов в прогрессе науки, мы можем посмотреть, почему историческое развитие науки навязало высокую оценку коллективной работы. Мы можем начать с изложения традиционной концепции развития естественных наук.
До конца XIX столетия наука воспринималась как занятие, при котором человек задает природе вопросы и заставляет ее давать ему ответы. Записи этих ответов составляют растущее богатство научного знания. Было довольно естественно представить себе этот «диалог» между человеком и природой как некоторого рода противостояние между двумя партнерами и полагать, что самые важные секреты, ревниво охраняемые Сфинксом, могут быть вырваны у нее только каким-то исключительно гениальным Эдипом, время от времени появляющимся в истории. Верное научное высказывание рассматривалось как высказанное раз и навсегда отдельной личностью, истинностное значение которого даровалось самой Природой, а не каким-либо согласием между индивидами. Как мы видели, уже в конце XIX в. традиционная вера в идею, что наука вступает в непосредственный контакт с природой, была утрачена и «объективная» достоверность научных высказываний уже не рассматривалась как опирающаяся на «соответствие» со структурой природы, а скорее на интерсубъективный консенсус научного сообщества. Это значит, что наука уже не может рассматриваться как индивидуальное, а только как по необходимости коллективное предприятие.
Высказанные соображения касаются когнитивной структуры науки. Другой подход, касающийся скорее текущей практики современной науки, также подчеркивает ее коллективный характер. Действительно, современное научное исследование все более предусматривает сотрудничество нескольких человек, особенно в экспериментальном аспекте. Никакой серьезный эксперимент в физике «переднего края», например, не может быть выполнен отдельным человеком. Для такого эксперимента нужна команда согласованно работающих специалистов, которые следуют курсу эксперимента днем и ночью в течение нескольких недель и должны интерпретировать различные выявляющиеся черты, используя свои различные специализированные научные компетенции. Это положение вещей отражается в научной литературе, где теперь вряд ли возможно найти статью за подписью одного-единственного автора, и, во всяком случае, ссылки на специализированную литературу всегда указывают на то, что в современной науке изолированная работа невозможна. Этот факт делает всякий научный результат плодом коллективного усилия.
