Я очнулся в 20.30 с кислым привкусом во рту. Чувствовалось, что в палате кто-то есть, и я приоткрыл глаза, чтобы исследовать обстановку, прежде чем открыть их полностью. Там были все. Говорили тихими голосами, чтобы меня не беспокоить, но были все: мама, папа, Илари, Риккардо, Анджело, другие родственники – человек десять, все самые близкие. Снаружи палаты я заметил скопление более значительное, за матовым стеклом я видел только цвета, и преобладал красный – это, должно быть, команда. Я кашлянул, и тут же все подскочили к изголовью. По счастью, быстрее всех оказалась медсестра, которая точно знала, что нужно сделать: немного приподняла мою голову, чтобы я попил через соломинку, я сразу же понял, как мне хотелось воды, чтобы восполнить потерю жидкости и избавиться от ужасного вкуса во рту. Небольшая сутолока произошла, очевидно, и снаружи, и эскорт врачей и медсестер, который не был предупрежден, захлопотал, чтобы предотвратить вторжение одноклубников и десятков других неведомых мне любопытствующих, приехавших раньше.
– Капитан, мы выиграли! – крикнул кто-то, и это все, что я хотел услышать. От них. Для информации обо всем остальном я ждал Мариани, который и вошел в палату после того, как навел порядок и убрал толпу от дверей.
– Сразу скажу, что ты восстановишься, – начал Мариани с главного. – У тебя трещина в малоберцовой кости и растяжение связок. Оперировали тебя два с четвертью часа, я тебе вставил пластину на тринадцати винтах, она останется у тебя навсегда, плюс еще один винт крепит связку голеностопа, его удалим через месяц. Восстановление будет долгим, трудным и болезненным, но я хорошо знаю твое тело, знаю, что заживать будет быстрее, так что могу пообещать тебе, что в июне сможешь играть. Но не спрашивай меня как, потому что времени действительно в обрез, а чемпионат мира – это не шутки, он требует полной отдачи сил. Я лишь говорю, что ты к нему подойдешь в готовности, но не знаю в какой. Во многом это будет зависеть от тебя.
«Как всегда», – подумал я. И это было предпоследнее, что пронеслось в голове перед тем, как я погрузился в глубокий сон без сновидений. Последним было понимание, что Вито, хорошо знающий мои фобии, предупредил Мариани и Сантуччи, хирурга, чтобы они не говорили мне до операции, что в кости трещина. Иначе я был бы очень напуган.
Когда я вновь открыл глаза, в девять утра, в палате была только мама. Она держала в руках журнал, но не листала его, потому что ее взгляд был направлен на меня. Иногда возвращение в детство неизбежно, и мои мысли побежали назад, в прошлое, когда я себя больным не чувствовал, но градусник убеждал ее не пускать меня в школу. Возражать было бесполезно, потому что она трогала мой лоб каждые пять минут, чтобы убедиться, что температура не поднимается. И вот мы вернулись на двадцать пять лет назад, и она с едва заметной улыбкой положила мне руку на лоб, чтобы почувствовать жар и, полагаю, объяснить потом медсестре, что мне нужно. Я хотел было сказать ей, что у меня травма ноги, а вовсе не грипп, но решил удержать этот короткий миг нашей вновь обретенной близости. Очень короткий. За стеклом появилась тень, постучалась в дверь и без ожидания ответа вошла в палату. Девять часов прошли как несколько минут, я еще не понял толком, как поживает моя нога, а в моей палате уже стоял Марчелло Липпи. Главный тренер сборной Италии. Наш главный тренер.
– Мистер, как вы?
Я был настолько изумлен его визитом, что ничего, кроме банальности, в голову не пришло. В голове промелькнул вопрос: во сколько же он выехал на машине из Виареджо, чтобы быть здесь в девять утра?
– Как я? Как ты – вот что важно. Какая разница, как я? Ну, привет, Франческо, давай, рассказывай…
В сумме, считая чемпионат мира и сборы на товарищеские матчи и отборочные игры, я провел с Липпи не больше трех месяцев моей жизни. Но я их считаю тремя годами, потому что я никогда не встречал такого человека, понимавшего меня до конца и всегда готового подсказать мне верный путь, даже если нужно было сообщить мне плохие новости. По крайней мере, в футболе не встречал. Тогда, лежа в клинике, я находился на перепутье: либо я должен был полностью верить в восстановление, понимая всю его сложность, либо я мог поддаться депрессии, позволив сомнениям остановить себя. Улыбающийся, как звезда кино, на которую он всегда был похож, Липпи как будто взял меня за руку и повел в нужном направлении.
– Франческо, я приехал сказать тебе, что ты поедешь на чемпионат мира, без всяких «но» и «если». Я вчера говорил с Вито, он дал мне первую информацию, позже я поехал к Мариани, чтобы узнать подробности. Но, что бы мне ни говорили, ты поедешь на чемпионат мира, потому что выиграть его тебе нужно, даже если ты наберешь тридцать процентов своих кондиций. Мне нужно. Нам нужно. Не думай о плохом ни секунды и верь, что можешь восстановиться. Да, конечно, это будет тяжелая работа, но я буду рядом с тобой.
Мы привыкли думать, что все нужны, но незаменимых нет – это такой принцип, который поддерживает в нас скромность. Но это не та скромность, которая была нужна в тот день мне, лежащему на больничной койке с растяжкой на ноге. Напротив, мне было нужно чувствовать незаменимость, и Липпи, имеющий волшебное чутье того, что необходимо его игрокам, поймал это на лету, всего лишь взглянув на меня. Я почти физически ощутил импульс его слов. И, укрепляя это ощущение, понемногу начали поступать звонки от партнеров по сборной, и все ребята говорили одно и то же. Я никогда их не спрашивал, но не удивился бы, узнав, что это Липпи приказал постоянно связываться со мной, чтобы морально поддерживать меня. В такой ситуации, как моя, когда все висит на волоске, голова решает очень и очень многое.
В то утро позвонил и Ванильи. Он был убит. После столкновения со мной «Олимпико» сделал его вечер непростым, потому что по мере поступления новостей на стадион росла злость тифози. Знаю, что в раздевалке он плакал, узнавая новости обо мне, и утешать его было бесполезно. Я сказал ему, что не сомневаюсь – он не хотел отправлять меня в больницу (и он действительно этого не желал), но что, возможно, играй он не так грубо, это пошло бы на пользу ему в глазах других людей. Он заверил меня, что он не грубиян, и я ему ответил:
– Ладно, не бери в голову, это был просто несчастный случай.
Про себя же подумал, что это был прежде всего несчастный случай, а не просто, потому что четыре фола за шесть минут – это все же многовато. Но было правильнее закрыть эту тему.
В клинике я провел четыре дня, и ее персонал трудился над регулированием потока людей: с одной стороны – родственники и друзья, с другой – простые тифози, которые хотели, чтобы я чувствовал их любовь. Они ежедневно покоряли холм Монте Марио. Это было человеческое тепло, которым я гордился, но которое создавало и некоторые неудобства, потому что я читал на лицах персонала беспокойство от такой необычной, непредвиденной ситуации. Я понимал, что доставлял неприятности и что нельзя все время быть готовым раздавать автографы, делать фото, говорить несколько слов по телефону («Моему брату, он большой фанат «Ромы»!). Все было именно в таком ритме, и я немного думал об этом вечером, когда гасили свет и последними уходили мама и папа. Кто знает, каким меня видят люди, которые не интересуются футболом, как они контактируют со мной (рано или поздно это становится неизбежным в нашем городе) и как они терпят побочные эффекты этих невероятных проявлений любви? Где пределы их терпения и с какого мгновения они перестанут меня терпеть, как это могло бы, например, случиться в клинике? Эти мысли удручали меня с первого дня госпитализации, мешали заснуть, тем более что я лежал в постели весь день и предпочел бы скорее хорошую прогулку.
