И вытолкал нас на поле.
Возвращаясь в центральный круг, я вдруг отметил, что шум стадиона утих настолько, что я стал слышать наших тифози лучше, чем остальных болельщиков. Страх немцев можно было потрогать, он почти кристаллизовался в воздухе. Гаттузо подал мне знак, чтобы я прислушался, – он тоже что-то ощутил. Я сжал кулаки: настала пора действовать быстро. Последние пятнадцать минут пробежали, как и предвидел Липпи – атака на атаку: их выпад разбился о Буффона, который отразил удар Подольски, самого опасного в этом матче, мы пошли вперед – и гораздо опаснее. Но этого было недостаточно. Время бежало, Пирло бил издалека с подкруткой, но Леманн перевел мяч на угловой; он не казался таким классным кипером, когда играл за «Милан»… Динамика эпизода увлекла меня в центр штрафной, я попытался донести до Андреа, что Дель Пьеро более свеж, он быстро добежит даже до углового, чтобы там побороться за мяч, пусть это и не его задача. Пирло остался стоять в полукруге перед штрафной, Дзамбротта – еще один игрок с хорошим ударом – приблизился к нему, но остановился на правом полуфланге, Джилардино поставил меня за своей спиной, отодвинув шага на три, за одиннадцатиметровую отметку. Гроссо выдвинулся к Але, чтобы подстраховать его, если он ошибется. Прибежали и Матерацци с Каннаваро, на угловых так было всегда, а Яквинта расположился на линии вратарской, ближе всех к воротам. Со скамейки показывали, что осталось две минуты. Две минуты до серии пенальти. Вот-вот взвоет тревожная сирена.
Давайте остановим пленку и посмотрим на эту сцену как на бутон цветка, который вот-вот раскроется. Мы видим все голубые футболки, что участвуют в этой сцене: нас девять. Не хватает Буффона, который ждет на позиции защитника, и Гаттузо, стоящего в центральном круге. В случае быстрой немецкой контратаки он оказывался бы один против двоих или троих. Во второй темп кто-то из нас (не знаю, из каких последних сил) успел бы, но в первый – нет: повторюсь, Рино оставался один. На 118-й минуте полуфинала чемпионата мира в матче против хозяев это – тактическое безумие, но в самые важные минуты твоей жизни ничто не имеет значения, это момент истины, и ты чувствуешь, что выйдешь победителем из любого испытания. Эта история – прежде всего о людях, а уж потом о футболистах. Возьмем Гаттузо. Помимо того что технически он был намного лучше, чем все о нем говорили, я никогда не встречал игрока, который был бы склонен к самопожертвованию больше, чем он. Это означает выкладываться на поле так, как вы все видели, но еще – об этом необходимо сказать, не все это замечали – играть через такую боль, которая других привела бы даже не на скамейку запасных, а домой, на диван. Рино – человек, который воодушевлялся, когда видел, что кто-то, о ком он заботился, нуждается в нем. Он был первым, кто оказывался с тобой рядом, и поэтому ты знал, что тебе нечего бояться, что есть он, твой защитник. Есть Гаттузо, дожидающийся возможного выхода на него троих немцев, двигающихся к Буффону, и он хоть что-то, но придумает для того, чтобы их остановить. Однако вернемся на поле, потому что настало время заканчивать этот матч.
Дель Пьеро подал в центр штрафной, Фридрих кивком головы опередил Джилардино, но сил на то, чтобы сделать хороший вынос, у него не хватило, и мяч опустился в окружности, где стоял Пирло; его не опекали, и ему было достаточно касания, чтобы остановить мяч. И, поскольку Андреа был гением, он решил смещаться. Я буду пересматривать этот гол тысячи раз и каждый раз буду в восторге. Андреа погладил мяч четырежды, двигаясь вправо вдоль линии обороны немцев, которые думали о том, чтобы закрыть ему проход, вместо того чтобы вступить с ним в борьбу. Мне всегда на ум приходит сравнение со станцией в час пик, когда поезда следуют один за другим, а ты, сидя на одной лавочке, можешь видеть другую, что стоит напротив, лишь на мгновение, когда пространство между проходящими мимо вагонами открывает тебе обзор. Этот «просвет» для паса на Гроссо открылся только при пятом касании, которое стало передачей «вслепую», как это бывает в баскетболе, но не в футболе. В этот миг я отступил с «точки» на линию штрафной, чтобы дать Андреа возможность пробить, если в конце его движения он должен будет повернуть. Он располагался ко мне спиной, и даже я, которому немцы не закрывали обзор, не совсем понимал его движение, потому что Пирло ни одним мускулом не показал, что может отдать мяч на Гроссо, разве что тем, что мяч был у него под правой. И мне едва хватает реакции уловить последующее движение волшебной левой ноги Фабио, траекторию полета мяча, которая не дала Леманну возможности спасти ворота, и новое «торжество сетки» – она была так натянута, что едва встрепенулась.
Конечно, я не помню ничего о мгновениях после гола Гроссо. Фабио тут же побежал к центру поля, так далеко, что на видео можно заметить Буффона, рванувшего к нему как безумный. Я гнался за Пирло, очарованный его пасом, но в этом море радости и волнения я кое-что отметил: россыпь голубых футболок по всему полю, не только тех, что были на игроках, которые играли, но и тех, что были надеты на членах делегации сборной, сотрудниках персонала, массажистах… Бедный Липпи, после того как позволил себе краткое, но неудержимое ликование, вернулся к своим обязанностям, попытавшись быстро «собрать» нас для продолжения игры, потому что оставалась как минимум минута, а с компенсированным временем и все две. Ему помог Гаттузо, прикрикнув на нас и остановив ликование. Мы снова заняли свои места на поле. Все еще с улыбками на лицах, но заняли.
Когда результат, которого вы жаждете, приходит в конце матча (а большего конца матча, чем этот, не существует), вы просто переживаете мгновения, которые отделяют вас от финального свистка со смесью ликования и страха. Первое очевидно. Но очевидно также и второе: если достигаешь результата, прилагая такие усилия для того, чтобы держать голову высоко, ты можешь обо что-нибудь ею удариться. Однако на этот раз я не боялся. Странное ощущение, но, возможно, оно было плодом той впечатляющей уверенности, которая росла внутри нас в течение этого месяца. Мы не могли проиграть. В оставшиеся секунды немцы запускали мяч в штрафную как попало, но Каннаваро сначала выбил его головой – и его-то вынос оказался хорошим, – а потом и украл мяч в верховом единоборстве у Подольски: лишенный уверенности, Лукас лишился и контроля над мячом. И Фабио был в таком трансе всемогущества, что хотел оттуда идти до самого Леманна. Но судьбе было угодно, чтобы его забег прервался на мне практически сразу, а на своем месте я сам решаю, что сделать лучше. На самом деле план уже был, поскольку Джилардино вырвался на простор, и позади него набирал всю свою скорость Дель Пьеро. Но, чтобы подхватить мяч, мне пришлось ткнуть Каннаваро, бросить ему что-то вроде «Дай я!», это было необходимо. Фабио даже не успел ничего понять, как мой мяч (ну да, он уже стал моим) уже летел к Джилардино – быстро и точно. Альберто, как и я, понял, что Дель Пьеро был под опекой троих игроков, и тогда он дождался, чтобы защитники стянулись к нему, отдал пас, и Але волшебным ударом внутренней стороной стопы обвел Леманна и поразил дальний угол ворот. Это был отличный реванш за ошибки в Роттердаме, красивый и заслуженный. Я был бесконечно счастлив за него, потому мы с ним действительно всегда поддерживали друг друга.
Дортмундский стадион впал в ступор от величайшей, затмевающей все боли, от сильнейшего ощущения горечи; как будто кто-то обесточил арену. Я подбежал обнять Алессандро одним из первых, матч уже закончился, наши тифози обезумели, но все же то, что осталось в моей памяти от того матча, даже спустя много лет, – это поразительная тишина. Проиграть домашний чемпионат мира – это неописуемое страдание.
