– Я, знаете, к финалам привык, так что ночь перед ним на меня так не действует…
И ушел, сопровождаемый посылами куда подальше и тапками в спину. Але – величайший.
В общем, разошлись около шести часов. Адреналин самого важного матча в нашей жизни бил ключом, и сон пришел к нам лишь тогда, когда мы совсем вымотались. Подозреваю, что в гостинице французов было то же самое, и в любом случае очевидно, что энергию перед таким матчем – седьмым и самым волнительным за месяц – ты должен находить скорее в голове, а не в мышцах. Я поспал около трех часов, завтрак был назначен на 8.30, я проснулся минуты за две до него. По буфету отеля шатались привидения, никто не разговаривал, были только усталые и напряженные взгляды. Пятью днями ранее, утром, перед полуфиналом с Германией, мы были куда более живыми и шумными, но той ночью мы спали. В автобусе тоже было тихо, через двадцать минут мы приехали на тренировочное поле для разминки, и там благодаря «квадратам» языки развязались. Скоро все уже угорали над прошедшей «белой ночью» («Прикинь, какие мы сейчас!», и все в таком духе), но длилось это минут пять, потому что началась какая-то суматоха, и на бровке показались министр спорта Джованна Меландри и президент Наполитано. Липпи пошел их поприветствовать и вскоре проводил в центр поля, где мы все уже выстроились полукругом в ожидании.
Речь президента была более-менее такой, которую ты ожидаешь в подобных случаях. Было известно, что футболом он был не очень увлечен, но тот факт, что наши победы объединяют страну, сподвиг его разделить энтузиазм нашей братской атмосферы, он был этому рад. Его слова звучали очень искренне, и я подумал, что для президента Италии не может быть большей горечи, чем управлять разделенной и озлобленной республикой. Наполитано завершил свою речь, говоря, что все желают нашей победы, но, что бы ни произошло, страна будет благодарна нам за этот месяц страсти и за тот результат, которого мы достигли…
И здесь – при всеобщем удивлении, сначала смущенном, а затем веселом – вмешался Липпи. Было бы преувеличением сказать, что он вмешался грубо, но он использовал первую же паузу в речи Наполитано, чтобы вклиниться:
– Прошу меня извинить, синьор президент, но сейчас не время для благодарностей. Эти парни еще ничего не сделали, ну, по крайней мере, так я им внушаю, потому что сегодня вечером меня не устроит ничего, кроме победы. Ничего, кроме титула чемпионов мира. Благодарность – это подушка, на которую мы откинемся позже, пока же мы от нее далеки, и лучше не говорить об этом, чтобы избежать влияния этих слов. Мы дошли до финала, но, если проиграем его, разрушим всю сделанную нами работу. Еще раз извините. Ребята все это знают, но было важно напомнить им об этом.
И замолчал, в то время как все взгляды вновь перевели на президента. Тот быстро собрался с мыслями и с едва заметной улыбкой обернулся к нам:
– Слышали вашего тренера? Идите и выигрывайте, мы все в вас верим. Убежден, что сегодня вечером вы дадите мне возможность потрогать Кубок мира.
Он пожал руки всем, Липпи – чуть дольше, чем другим. Уточнение тренера ему, похоже, понравилось.
Тем утром тренер удивил и меня. Перед тем как вернуться в отель, он сказал мне, что вечером я не должен буду терять из вида Макелеле. Это было странно: обычно Липпи дает мне гораздо большую свободу действий в том случае, если мы теряем мяч, максимум – требует прессинговать в начальной фазе атаки соперника, когда мяч у защитников. Опекать же полузащитника, тем более такого подвижного, как Макелеле? Об этом никогда не было речи. Но я и глазом не моргнул. Как я уже говорил, Мистер сделал для меня слишком много, чтобы я когда-нибудь вздумал ему перечить. Мы вернулись в отель к обеду, и потом, в 13.30, нашим семьям разрешили побыть с нами. «Час», – предупредили нас сотрудники федерации. В последний раз перед матчем: после матча мы их увидим либо уже чемпионами мира, либо проигравшими.
Это был совершенно особенный час, который придал всем нам сил, потому что в глубине души, когда говоришь «играю за Италию», ты подразумеваешь тех, кто тебе дорог, – близких, семью, друзей. Италия, ради которой ты хочешь выиграть, это прежде всего они. Не все те, кому я добывал билеты, пришли на встречу, это было невозможно, но все же народа было много, и все в футболках сборной, в том числе и восьмимесячный Кристиан, и, сидя на руках у Илари, он смотрел так, как будто бы хотел запомнить этот миг навсегда. Илари была очень нежна, мама – немного взволнованна, папа… Папа – это папа. Никаких объятий и поцелуев, это не в нашем стиле, но мы долго смотрели друг другу в глаза, и в его взгляде я прочитал удовлетворение, любовь, близость ко мне. Миг абсолютной силы, который был мне нужен, чтобы почувствовать себя полностью готовым. Я с усилием попрощался со всеми, вернулся в номер и наконец, как и большая часть ребят, заснул: два часа тяжелого сна, без сновидений, с выключенным звуком телефона, потому что мир никуда не делся, и он постоянно предлагает тебе свои «ни пуха ни пера». Т-с-с-с! Мне нужно отдохнуть.
Пробуждение. Полдник. Душ – холодный и долгий, тонизирующий, я всегда принимаю такой перед отъездом на стадион, что в «Роме», что в сборной. Церемония одевания: сегодня, помимо всего прочего, мы должны выглядеть элегантно. Шум колесиков чемоданов на ступеньках, выход через конференц-зал. Липпи уже говорил в предыдущие дни, что установка будет только для того, чтобы обсудить последние штрихи. Особое внимание – Зидану, и именно поэтому я должен был позаботиться о Макелеле, чтобы освободить центрального полузащитника для опеки Зизу. Франция – команда, в которой было полно топ-игроков, но никто не сомневался в том, что центром ее притяжения был выдающийся игрок мадридского «Реала». Выдающийся, именно так, лучший из тех, с кем я когда-либо встречался на своей позиции, хотя на самом деле Зидан располагался где-то между мной и Пирло. У него не было в атаке таких способностей, как у меня, забивал он меньше, но видел игру как настоящий «дирижер». На поле он обращал на себя внимание своей уверенностью, которая передавалась его партнерам. Я говорил, что Зизу всегда очаровывал меня буйными чертами своего характера – карточками, своей реакцией (но, конечно, я не представлял, что этот вечер обернется еще одной, самой неприятной за всю его карьеру), – в общем, фактом того, что по венам у него не вода течет. Мне случалось переброситься с ним несколькими фразами после матчей «Ромы» и «Юве», и я улавливал в нем что-то похожее на меня: мы были заякорены на тех же ценностях, в каком-то смысле архаичных. Кандела, наш общий друг, это подтверждал.
Перед матчем мы с французами не пересекались. Подъезды для автобусов у нас были разные, раздевалки далеко друг от друга, разминались отдельно: сначала выходили они, потом вышли мы – а стадион уже был заполнен. Кубок был там, стоял на постаменте, я зачарованно разглядывал его, пока мимо не прошли Гаттузо и Вито Скала.
– Что ты на него вылупился? Хватит, сглазишь, – бросили они и побежали к той части трибуны, где сидели наши близкие. Только потом я узнал, что восьмимесячного Кристиана не хотели пускать на трибуну без билета. Вернувшись в раздевалку, мы почувствовали, что напряжение стало очевидным: загнанное вглубь до сих пор, чтобы не волноваться перед игрой, оно постепенно овладевало нами.
