Спаллетти, которого из-за протестов удалили за минуту до конца игры, ждал нас у выхода из раздевалки и выглядел заведенным. Как только последний из нас зашел, он крепко хлопнул дверью и начал орать. Мой шкафчик был от входа дальше других, я сидел рядом с Де Росси и Флоренци, нагнувшись, расшнуровывая бутсы. И не заметил, как наступила тишина. Я поднял голову и увидел лицо Спаллетти в сантиметрах от моего. Он ждал.
– Хватит, достал ты меня! Все еще хочешь командовать, хотя тебе уже пора уходить, играешь в карты, несмотря на мой запрет! Все, твоя тема – закрыта!
Все это он прокричал так громко, как только был способен. Это была последняя ссора между нами, в том смысле, что я тоже вышел из себя, и потребовались четыре человека, чтобы нас разнять – в противном случае драка была бы неизбежна. С тех пор моя тема была закрыта. Успокоившись, он пошел на пресс-конференцию и там сказал, что, несмотря на мой гол, заслуга в том, что мы сравняли счет, принадлежит команде (это верно, но все отметили его попытку принизить мой вклад), и я вышел из раздевалки, предупредив руководство:
ДЕ РОССИ ВЕРНУЛСЯ В НОМЕР И ТУТ ЖЕ ОТПРАВИЛ ПЬЯНИЧУ СООБЩЕНИЕ: «ИМЕЙТЕ В ВИДУ, МИСТЕР В ЗАСАДЕ У ВАШЕЙ ДВЕРИ».
– Сейчас буду говорить я…
Они тут же встали стеной на моем пути. И я решил не участвовать в полемике, потому что, как и всегда, думал, что это будет «Роме» только во вред, и на следующий день по просьбе руководства, которое все еще было обеспокоено, я пошел к Спаллетти с Раджой и Мире, чтобы извиниться. Не за то, что мы играли в карты – он повторял это, как заевшая пластинка, – а за то, что припозднились в субботу. Он сказал, что был час ночи, хотя было лишь пятнадцать минут первого, но он все же был прав, потому что отбой был назначен на полночь. И было лучше погасить конфликт, тем более что все уже было решено: в конце сезона я покидаю команду и буду работать пока не знаю кем.
Но дело сдвинулось с мертвой точки, и теперь уже трудно было не замечать, что на поле присутствовал высококлассный дирижер игры. Голевая передача в матче с «Болоньей», гол «Аталанте», который принес нам ничью, каким может быть следующий успешный шаг? Может быть, дубль, перевернувший ход матча? Спустя три дня на «Олимпико» приехал «Торино», это был последний матч чемпионата из тех, что проходили среди недели. К 86-й минуте мы проигрывали 1:2. Джеко и Пьянич уже ушли с поля, и Спаллетти последней заменой выпустил меня, но времени оставалось действительно очень мало. Я вышел во время паузы в игре – мы готовились подать штрафной справа. Манолас подправил траекторию полета мяча и я, ворвавшись слева, в прыжке в шпагате смог переправить мяч в сетку. И побежал к Южной трибуне. Я просто сходил с ума.
Последний свой мяч на «Олимпико» (он был также и последним до того, как я отличился три дня назад, в Бергамо) я забил в сентябре, когда мы сыграли с «Сассуоло» 2:2. Я забил его в те ворота, что ближе к Северной трибуне, – после ошибки вратаря при начале атаки Пьянич, подхватив мяч, тут же переправил его мне, и я сравнял счет. Меня не опекали, и все же пробил я тогда плохо. Никаких сравнений с этим голом в ворота «Торино», который вызвал во мне старые ощущения бега к Южной трибуне с препятствиями, в роли которых выступали рекламные щиты. Тот, кто злится от непопадания в состав, спрашивает себя: «Если забью, то перепрыгну? Или уже не смогу и упаду, насмешив весь стадион?» Нет, это как плавание: бросят тебя в воду, один раз выплывешь – и уже не разучишься. Трибуна в те мгновения притягивала меня как магнит, потому что «Рома» сравняла счет, сделал это именно я, и это сводило ее с ума. Прошло три минуты, и арбитр Кальварезе дарит нам пенальти за игру рукой Максимовича (которой не было) после подачи Перотти. Естественно, что бить должен был я. Двойная ответственность, очень тяжелая. Потому что здесь сплелись и командная история (победа была необходима, чтобы удержать дистанцию в таблице от преследователей), и моя личная: если бы мне удалось записать на свой счет победный гол за предоставленные мне четыре минуты (плюс компенсированное время), это стало бы одним из самых важных событий в моей жизни. Мы много говорили о картах – так вот, это был бы классический «ва-банк». Поле было тяжелое, потому что шел дождь, я ударил как обычно, подъемом правой стопы, однако не слишком хорошо – недостаточно сильно и не совсем в угол. Зато низом: Паделли коснулся мяча, но отбить его, к счастью, не смог. Ребята, бросившиеся меня обнимать, были просто в восторге, трибуны плакали; даже Спаллетти не смог не поаплодировать. Невероятная концовка.
Как я уже говорил много раз, народная любовь была попутным ветром на протяжении всей моей карьеры. Непостижимое и мощное чувство. Конечно, проистекает эта любовь из очевидного факта того, что я – римлянин, «романиста» и капитан, но ее дикая мощь необъяснима. Разумеется, за двадцать пять лет пути от дебюта в Серии А до последнего матча бывало, что это чувство лишь слегка касалось меня, а бывало, что моя кожа горела от него – палящего, нескончаемого. Но в те дни я чувствовал, как любовь усиливалась, потому что она проявилась, как говорится в брачной клятве, не в радости, а в горе. После дубля в ворота «Торино» я сыграл заключительную десятиминутку матча против «Наполи» – это была ключевая игра для того, чтобы подтянуться к ним и обогнать их в самом конце турнира, – и я начал атаку, которая привела к тому, что Наингголан забил на 89-й минуте единственный мяч в этой встрече. Неделю спустя я вышел на замену в Генуе и через несколько минут классно забил со штрафного, сравняв счет, а Эль-Шаарави в конце матча провел и третий, победный мяч. Затем я вышел еще на полчаса в матче против «Кьево» (Спаллетти давал мне играть все больше) и сделал Пьяничу такую красивую голевую передачу в касание, что он даже не праздновал гол, а, отправив мяч в сетку, тут же показал рукой на меня, как бы говоря, что этот гол – полностью моя заслуга.
У тифози был праздник: несмотря на то что «Наполи» не терял очки и завершил чемпионат впереди «Ромы», отправив нас в квалификацию к групповому этапу Лиги чемпионов, команда Спаллетти выглядела возрождающейся. Но если раньше, наблюдая это возрождение, многие были расстроены тем, что я в нем участвовал мало, что так грустно завершается моя столь необычная история, то в последние недели они увидели мое деятельное участие в успехах команды. И я чувствовал такое облегчение, какое может испытывать ребенок, когда мама и папа перестают ссориться. В том сезоне народ страдал со мной и за меня, не будучи в силах даже предъявить претензии тренеру, потому что его работа стала давать результат. Теперь же, когда я отчасти вернулся к роли героя («отчасти» – потому, что я и сам понимал, что в мои годы не мог требовать девяносто игровых минут), больше ничто не омрачало народное счастье. Никто больше не ощущал себя виноватым от того, что празднует победу, в которой не участвовал капитан. Вообще-то подобной вины и не должно быть, но за пределами разумного отношения к футболу так бывает не всегда.
Пока я писал эту книгу, прошел уже целый сезон после завершения моей карьеры, пыль улеглась, и я укрепляюсь в одной мысли: нужно было заканчивать в тот вечер, после матча с «Торино». У меня было всего четыре минуты, и мне их хватило для того, чтобы переломить ход матча дублем, сбегать к Южной трибуне, отпраздновать победу, поблагодарить партнеров, которые привели меня к этому триумфу. Это было бы идеальное завершение карьеры, мне это говорили и Илари, и Вито, у них на этот счет была одинаковая точка зрения. Сказать по правде, и я был близок к этой мысли в тот безумный от радости вечер, но она тут же рассеялась, потому что я не знал, как объявить об этом, что сказать, что сделать. Я должен был бы импровизировать; возможно, так было бы и лучше, потому что народ всегда ценил во мне спонтанность действий.
