– ЭЙ, НЕ РЕВЕТЬ! – ПРИВЫЧНО-РЕШИТЕЛЬНО КОМАНДОВАЛА ОНА.
Я НЕ РЕВЕЛ. ЕСЛИ И ПЛАКАЛ НЕМНОГО, ТО ПЫТАЛСЯ СДЕЛАТЬ ТАК, ЧТОБЫ ОНА ЭТО НЕ ЗАМЕТИЛА.
И хохотали до упаду. Завтра я заканчиваю карьеру, а они меня дурачат!
Кристиан забрался на мой скутер: с мамой он ездить боялся, потому что я ему сказал, что она не умеет водить. Открылись ворота во внешний двор… и оказалось, что тот караван, который я видел на мониторе, ждал именно нас. Клаксоны, аплодисменты, шутки, веселье. Все близкие друзья, со шлемами в руках. Я оглянулся на Илари.
– Ты все равно не смог бы заснуть сегодня, – улыбнулась она. – Погуляем по Риму!
Сюрприз. Приятный. Я уже в предвкушении прогулки, а ведь всего две минуты назад грустил. Люблю ее.
Это был теплый вечер в конце мая, в то время года, когда великолепие Рима достигает наивысшей точки. Я расслабился. Повел нашу колонну по Виа Кристофоро Коломбо, затем мы свернули к Тестаччо, поскольку я знал, что там, на площади Санта Мария Либератриче, на одном из зданий есть фанатская наклейка поверх обычной таблички, и я не мог не сфотографироваться под надписью «Площадь Франческо Тотти, восьмого римского царя». Это было чудесно. Оттуда мы двинулись по набережной, и когда приблизились к центру, свернули к нему, потому что мне так захотелось спустя много лет побывать на Пьяцца Навона, что я не мог утерпеть. Она восхитительна. Мы сделали по ней два-три круга, мне этого было мало, но пришлось уезжать, потому что меня узнали (непонятно как – я же был в шлеме!) и в эти вечерние часы, а было уже около одиннадцати, на площади было многолюдно. Мы пересекли Виа Дель Корсо, еще одно место, где я давно не был, и поехали за мороженым в Террацца-дель-Пинчо, что рядом с Пьяцца-дель-Пополо. Друзья принесли нам с Илари по порции, так что мы могли посидеть в сторонке, на скамейке, разглядывая подсвеченные крыши Рима, и это были прекрасные минуты. Я рассказал всем о письме, которое мы подготовили, всем понравилась идея зачитать его на «Олимпико». Потом мы снова катались, стартовали на красный, раньше времени, потому что меня узнавали люди в стоящих рядом машинах, были еще панорамы, еще красоты города, и все – восхитительные. Мы вернулись домой около четырех утра, и на протяжении всей этой ночи я не вспоминал о том, что завтра должен буду закончить с футболом. Напротив, мне казалось, что я заново переживаю ночь скудетто. Я даже устал. И сразу же заснул сном младенца.
Утро воскресенья. Я отправился в Тригорию на завтрак, как обычно, но этот день был особенным. Мне запомнились группы молодых людей на улицах и рядом с воротами спортивного центра. Матч был важнейший, но их кричалки были не простыми призывами победить. Сегодня они были обо мне. В Тригории я задержался подольше, пытался оставаться незамеченным, но ловил на себе взгляды ребят. Парни были грустные, но в то же время взбудораженные тем, что им предстояло увидеть столь редкое зрелище заполненного стадиона. Все ждали вечера и ждали слез – обильных, но нежных, добрых и сердечных.
– Только представь, что это будет!
– Твое прощание соберет полный «Олимпико», прикинь, как повезло, что это не выездной матч.
Я не думал об этом, но действительно – повезло.
Матч начнется в шесть вечера. После обеда была установка, я рассеянно следил за кратким анализом схем розыгрышей стандартов «Дженоа» на экране. Нервное напряжение росло. С той минуты, как я проснулся, в голове крутилось одно и то же: «я делаю это в последний раз», «и это я тоже делаю в последний раз», и когда приближалось время отъезда на стадион – еще один из «последних разов», и из самых ярких – я не мог избавиться от этих мыслей. Перед собранием позвонила мама.
– Я не смогу приехать. Проведи вечер без меня, я буду у телевизора плакать.
Я остался в Риме на всю жизнь ради тебя, мама. Прежде всего – для тебя. Если сегодня вечером, как я себе это представляю, люди будут плакать от переполняющих их чувств, то это будет твоей заслугой.
Вито позвал меня, как только я переоделся после душа.
– Там несколько ребят, они хотят фото…
Иду, иду, только быстро, скоро надо на стадион ехать. Селфи даже сегодня? Может, можно как-то обойтись без них?.. Я вышел на парковку и увидел, что туда подъезжает автобус. И во мне неудержимо вскипело раздражение.
– Эй, да их, наверное, там челове’ пятьдеся’! С каж’ селфи над’ делать?! В своем ’ме?!
Вито не ответил. Улыбнулся. И все, кто были внутри, в ту же секунду вскочили на ноги – они прятались за сиденьями, чтобы я их не увидел. Илари впереди, на ступеньках автобуса, и хватило быстрого взгляда, чтобы понять, что там, внутри, все самые дорогие мне люди. Они пели, плясали, и на всех были надеты футболки с надписью «Ты – единственный!». Блестящая цитата. Я не знал, что сказать.
– С количеством ты почти угадал, – смеялся Вито. – Сорок восемь человек. Бедняги, посмотри, как они вспотели – они с обеда ждут тебя на солнце.
Объятия и поцелуи. Там были все – Анджело, оба Джанкарло, Бамбино, Сильвия, Мэлори. Прибыла самая важная поддержка, а дальше я все должен был делать сам.
На пути к стадиону я выключил камеру, которая снимала меня для будущего документального фильма. Де Росси и Флоренци сидели сзади, и, едва я отвлекался, корчили рожи, черти. Они пользовались этой возможностью, поскольку потом они этого сделать уже не смогут.
– Вручу тебе подарок от команды, но ты даже не пытайся мне что-то сказать, – предупредил Даниэле. – Я расчувствуюсь и не смогу на тебя даже смотреть, и ты это знаешь.
Подъезжая к стадиону, я подумал, что у меня озноб, потому что по спине пробежала длинная, холодная и одновременно жгучая дрожь. Путь от автобуса до раздевалки никогда не был таким долгим, меня останавливали все – знакомые и незнакомые, и у меня создалось впечатление, что кто-то «продавал» право на проход туда, потому что даже в зоне, закрытой для посторонних, были незнакомые люди, и все были возбуждены. Когда фотографы попросили меня выйти на поле, чтобы сделать несколько хороших снимков, я охотно согласился: в раздевалке было слишком много людей.
Матч был очень странный. Быстро забил молодой игрок гостей, Пеллегри, но к счастью, Джеко так же быстро сравнял счет. «Рома» явно доминировала, создавала моменты, однако взломать оборону не получалось, и на перерыв мы ушли при ничейном счете, 1:1. «Наполи» дома вел в матче с «Сампой» 2:0. Мы на другое и не рассчитывали, и ничего не изменилось: если мы хотим закончить чемпионат на втором месте, нужно побеждать, другой возможности не будет. Уходя в раздевалку, Спаллетти отправил меня разминаться.
И в эти минуты я явственно услышал какой-то шум, непривычный для «Олимпико». Что-то вроде протяжного грохота, как шум мотора, приближающийся издалека; гул медленно нарастал, и, когда он достигнет стадиона, он будет очень громким. Прогуливаясь по полю перед матчем, я видел, что люди поднимали флаги и растяжки, посвященные мне, это было прологом того, что – как я думал – случится после 90-й минуты. Потом, однако, страсть игры взяла верх над этим согласованным увольнением: было ясно, что я выйду во втором тайме, и, пока этого не случилось, можно было сосредоточиться на том, что происходит с «Ромой». При виде меня, бегающего вдоль поля, внимание всех возвратилось к тому, зачем они сегодня пришли на стадион. Рискуя показаться эгоцентричным, должен сказать, что в те минуты это внимание было всепоглощающим. Почти парализующим, потому что у меня задрожали ноги, когда Спаллетти подозвал меня, чтобы заменить Салаха, – кстати, этот матч оказался последним в «Роме» и для талантливого Мохаммеда, которому в следующем году прочили «Золотой мяч». Если бы мы были в Брешии в марте, а не в Риме в мае, уверен, что, пытаясь быстро снять треники, я запутался бы в них, как это было в тот вечер 1993 года. Это было бы замечательной закольцовкой между первой игрой в Серии А и шестьсот девятнадцатой, той, в которую арбитр Тальявенто предложил мне войти, подав сигнал рукой. Шла девятая минута второго тайма: на этот раз Спаллетти дал мне больше времени, и главное – нацеливал меня на результат, которого команда еще не достигла.
