2.6. В таком случае, возможно, настало время возобновить наш анализ монашеских правил в той точке, где мы его прервали, чтобы исследовать их связь с литургией. В этой перспективе киновия предстала нам как поле сил, пересекаемое двумя противоположными линиями напряжения, одна из которых нацелена на превращение жизни в литургию, а другая стремится сделать из литургии жизнь. Тем не менее невозможно в полной мере понять смысл этих напряжений, если не рассматривать их с точки зрения их отношения – сразу и противоположности, и непрерывного обмена – с парадигмой священнического богослужения, которое церковь будет поэтапно разрабатывать. Хотя жизнь священника предстает здесь как officium, и хотя это officium, как мы уже видели, устанавливает порог неразличимости между жизнью и нормой и между бытием и практикой, церковь в то же самое время решительно утверждает строгое отличие жизни от литургии и индивида от его функции, достигающее своей кульминации в учении об opus operatum и о действенности таинств в opus Dei. Дело не только в том, что практикуемые священником таинства действительны и действенны ex opere operato
227 независимо от недостойности его жизни, но и, как подразумевается в учении об character indelebilis
228, недостойный священник остается священником, несмотря на свою недостойность.
Жизни, получающей свой смысл и свой ранг из богослужения, монашество противопоставляет идею officium, обретающего смысл, только если оно становится жизнью. Литургизации жизни здесь соответствует всеохватное оживотворение литургии. В этом смысле монах – это существо, которое определяется только своей формой жизни, так что в предельном случае недостойный монах просто-напросто не является монахом.
Поэтому, если монашеское состояние определяется через свое специфическое различие по отношению к священническому служению (то есть к практике, чья действенность независима от формы жизни), очевидно, что именно в артикуляции диалектики между этими двумя фигурами отношения жизнь–officium, и должны решаться исторические судьбы монашества. Исчезновению этого различия будет соответствовать нарастающая клерикализация монахов и их усиливающаяся интеграция в церковь, тогда как его заострение отразится в напряженности и конфликтах между орденами и курией.
Взрывное развитие религиозных движений между XII и XIII в. представляет собой момент, когда эта напряженность достигла своей критической точки. Примечательно, что именно принцип разделения opus operans и opus operatum эти движения и намеревались в первую очередь поставить под вопрос. Так, вальденсы не только возражали церкви, говоря о недействительности таинств, совершенных недостойным священником, но, еще радикальнее, выдвигали принцип, согласно которому право связывать и разрешать, освящать, благословлять и совершать таинства дается не из ordo или officium, но исходя из заслуг, а значит, является вопросом не права и иерархического правопреемства, но подражания апостольской жизни.
По словам Алана Лилльского:
Aiunt predicti heretici, quod magis operantur meritum ad consecrandum vel benedicendum, ligandum et solvendum quam ordo et officium… Dicunt etiam se posse consecrare, ligare et solvere, quia meritum dat potestatem, non officium et ideo qui se dicunt apostolorum vicarios, per merita debent habere eorum officia
229. (De fide contra hereticos – PL, 210, col. 385; ср. Grundmann, p. 115).
Принцип, согласно которому священническую власть дает не служба, но meritum vitae, разделял также юрист Гуго Сперони; magister Вакарий возражал ему от имени церкви, что «священничество есть вопрос права» (Sacerdotium res iuris est) и что служба не имеет ничего общего с религией и любовью к ближнему (quid enim commune habet officium administrationis, qui est in rebus ipsis, ad meritum religionis et caritatis, quae est in mente ipsius hominis
230 – Grundmann, p. 438).
На самом деле то, что в обоих случаях клеймят как ересь, не является вероучительным принципом, но лишь необходимым следствием из духовной установки, согласно которой решающий вопрос заключается в форме жизни, а не в службе.
ℵ Грундманн напоминает, что Иннокентий III апеллировал к принципу различения между opus operans и opus operatum именно для того, чтобы противостоять этим ересям: In sacramento corporis Christi nihil a bono maius, nihil a malo minus perficitur sacerdote… quia non in mente sacerdotis, sed in verbo conficitur creatoris… Quamvis igitur opus operans aliquando sit immundum, semper tamen opus operatum est mundum
231 (De sacrii altari mysterio, PL, 217, col. 844). Едва ли можно более ясным образом выразить разделение жизни и службы.
2.7. Францисканство являет собой момент, когда напряжение между forma vitae и officium разрешается – но не потому, что жизнь оказалась поглощенной литургией, а потому, что жизнь и служба, напротив, достигают своего максимального разъединения. У Франциска не могло быть никакого отстаивания meritum vitae против ordo, как это было в современных ему религиозных движениях, ни – как в изначальном монашестве – трансформации жизни в непрерывную литургию и молитву, поскольку жизнь меньших братьев определяется не через officium, но исключительно через бедность. Разумеется, и правило, и завещание с посланиями упоминают службу, но совершенно очевидно, что она просто является точкой, в которой «жизнь согласно форме святого Евангелия» пересекается с «жизнью согласно форме святой Римской Церкви». Примечательно, что «Завещание», проведя различие между обеими формами жизни и дав определение бедности, упоминает – никак не акцентируя и как будто мимоходом, – что officium dicebamus clerici sicut alios clericos, laici dicebant pater noster
232. И «Утвержденное правило» может бесхитростно заявить: «Клирики пусть совершают службу Божию по форме святой Римской церкви… монахи же пусть читают двадцать четыре раза „Отче наш“…» (Франциск, с. 124, перевод изменен). Для священников, «которые живут праведно по форме Римской церкви» (qui vivunt recte secundum formam Ecclesiae Romanae – Франциск, с. 70), речь идет о соблюдении церковного предписания, а для монахов – о повторении молитвы, которую Франциск предпочитал всем другим; но в любом случае не служба определяет францисканскую идентичность (если, конечно, вообще имеет смысл говорить об идентичности по поводу жизни, отвергающей всякую собственность). Поэтому в жесте Франциска нет «антиклерикализма», столь характерного для многих современных ему духовных движений, и он всегда может, не вступая в спор, уступить церкви то, что ей принадлежит, то есть заведование officium, относящееся к ее компетенции. «Никто не должен судить священников, хотя бы они и были грешниками», гласит «Увещевание» (Франциск, с. 71, перевод изменен); и, хотя Франциск – оставаясь в этом отношении верным монашеской традиции – в «Послании ко всему ордену» напоминает клирикам, что они должны произносить службу с беззаветным благоговением, «чтобы голос звучал созвучно душе» (там же, с. 185), как «Завещание», так и «Увещевание» повторяют, что только священники уполномочены совершать таинства «святейшего тела и крови Господа нашего Иисуса Христа» (Франциск, с. 71).
