Здесь аргументация буллы показывает всю свою тонкость – не только юридическую, но и философскую. Проблема чисто онтологического характера заключается в том, может ли такое пользование, что состоит только в использовании до конца
250 (то есть в разрушении), существовать и иметься иным образом, нежели в виде права собственности (общее право определяло собственность именно как ius utendi et abutendi
251). В пользовании, рассуждает понтифик, следует различать три элемента – личный сервитут, который должен быть у узуария
252, ius personale
253, а также actus utendi
254, не являющийся ни сервитутом, ни правом, но только некоей практикой и пользованием (tantum actus quidam et usus). «Если бы возможно было иметь такое пользование, – продолжает понтифик, – оно должно было бы иметься или до акта, или в самом акте, или после завершения такого акта. Что это невозможно, вытекает из того факта, что то, что не существует, не может и никаким образом иметься. Теперь ясно, что сам акт до своего осуществления, или даже когда осуществляется, или после своего завершения, не существует в природе и поэтому никоим образом не может иметься (actus ipse, antequam exercetur, aut etiam dum exercetur, aut postquam perfectus est, in rerum natura non est: ex quo sequitur, quod haberi minime potest)» (ibid., p. 171). В самом деле, акт в становлении (in fieri), поскольку одна его часть уже прошла, а другая еще только грядет, по-настоящему не существует в природе, но только в памяти или в ожидании (non est in rerum natura, sed in memoria vel apprehensione tantum): его бытие мгновенно, и как таковое его можно только мыслить, но не обладать им (quod autem fit instantaneum est, quod magis intellectu quam sensu perpendi potest – ibid.).
ℵ Радикально противопоставляя пользование и потребление, Иоанн XXII невольно оказался пророком и предложил парадигму невозможности пользования, которой суждено будет полностью осуществиться много веков спустя в обществе потребления. В самом деле, пользование, которое никогда не может иметься, и использование до конца, всегда подразумевающее право собственности и поэтому всегда собственное, задают канон массового потребления. Однако возможно, что понтифик, не отдавая себе в этом отчет, тем самым обнажил истинную природу собственности, которая утверждает себя с максимальной интенсивностью именно в той точке, где она совпадает с потреблением вещи.
3.5. Отвечая на декреталию Иоанна XXII, францисканские теоретики, объединившиеся вокруг генерального министра Михаила Цезенского, упорно настаивали на возможности и легитимности отделения usus facti от собственности. Тем не менее именно в попытках доказать эту отделимость они в итоге пришли к тому, чтобы утверждать подлинную первичность и гетерогенность пользования по отношению к владению. Уже в declaratio францисканцев, которая и спровоцировала папскую декреталию, утверждалось, что при жизни апостолов общей была не собственность, но только пользование («воздух и свет солнца были общими для всех в том смысле, что были общими только согласно общему пользованию» – solum secundum usum communem, – Mäkinen, p. 160). Бонаграция в своем Tractatus de paupertate развивает этот тезис, утверждая, что в райском состоянии божественная заповедь есть с деревьев сада (кроме одного), подразумевала не только то, что их использование было чем-то неотъемлемым, но и то, что, согласно естественному и божественному праву, изначально общей была не собственность, но пользование (de iure et divino communis usus omnium rerum que sunt in hoc mundo omnibus hominibus esse debuit… ergo usus rerum que per usu consumutur non habet necessarium annexum meum et tuum
255 – Bonagrazia, p. 504). Общее пользование вещами генеалогически тоже предшествует общей или раздельной собственности на них, происходящей только из человеческого права.
Особенно интересными с философской точки зрения представляются возражения Франциска из Асколи на утверждение Иоанна XXII, согласно которому фактическое пользование потребляемыми благами не существует в природе, а значит, никто не может им располагать. Чтобы обосновать возможность пользования также и для этого случая, Франциск разрабатывает самую настоящую онтологию пользования, в которой бытие и становление, существование и время как будто бы совпадают.
Использование потребляемых благ (он также обозначает его примечательным термином usus corporeus
256) относится к роду «проследующих» [successive] вещей, которые не могут иметься одновременным и постоянным образом (simul et permanenter). Аналогично тому, как потребляемые блага существуют в становлении (in fieri), их пользование так же находится в становлении и в проследовании (Francesco di Ascoli, p. 118).
В том, чье бытие совпадает со становлением (cuius esse est eius fieri), – рассуждает он с поразительной философской тонкостью, – бытие означает становление; но бытие проследующей вещи является ее становлением, и наоборот, ее становление есть ее бытие (suum fieri est suum esse): поэтому бытие актуального пользования означает его становление, и, наоборот, его становление означает его бытие. Следовательно, неверно, что актуальное фактическое пользование (usus actualis facti) никогда не существует в природе, ведь в противном случае на том же основании следовало бы сказать, что в природе никогда не случается (fieret – становится) фактическое пользование, поскольку, раз его бытие является его становлением, тогда то, что является его становлением, раз оно никогда не есть в природе, также никогда не случается в природе (si numquam est in rerum natura, numquam fit in rerum natura), что абсурдно и ошибочно» (ibid., p. 348).
Пользование предстает здесь как некое сущее, состоящее из времени, чья мыслимость и существование совпадают с мыслимостью и существованием времени:
Если пользование, поскольку оно не есть, также никогда не может иметься, то на том же основании и время – которое есть не в большей степени, чем фактическое пользование, – не может иметься. Но тогда было бы ложным то, что мы читаем в Екклесиасте (3:1): «У всего имеется время»
257 (ibid.).
