Вторая попытка венгерского правительства была направлена на содействие возвращению беженцев в Советский Союз. Добиться этого было еще труднее, нежели выезда в третью страну. Во-первых, проживавшие в Венгрии русские (как бывшие военнопленные первой мировой войны, так и эмигранты) с точки зрения советских законов считались лицами без подданства, которые в свое время не приобрели советское гражданство. Эти люди были лишены юридической защиты Москвы и не могли рассчитывать на сколько-нибудь благосклонное отношение советских органов к их судьбе126. Ситуация была еще более осложнена тем, что в Венгрии не было ни дипломатического, ни торгового представительства СССР, следовательно желающие объявить о своем намерениии возвратиться домой должны были поехать в Вену, в Прагу или в Варшаву. Получался замкнутый круг: австрийцы, чехи и поляки, как правило, давали транзитную визу русским эмигрантам лишь в том случае, если они могли предъявить разрешение на въезд в Советский Союз, а такой документ можно было достать только лично появившись в одном из советских представительств (причем для получения ответа часто приходилось ждать несколько недель и в большинстве случаев ответ был отрицательным). Поэтому венгерское правительство в сентябре 1927 г. обратилось к самому Фритьофу Нансену с просьбой добиться согласия советского правительства на то, чтобы документы желающих возвратиться в СССР можно было отправить непосредственно из Венгрии через комиссию Нансена в соответствующие советские органы127. Со стороны Будапешта вопрос репатриации пытались сочетать с вопросом о задержанных в СССР бывших венгерских военнопленных, Нансену был передан список тех, которых, по данным министерства иностранных дел, советские власти вопреки подписанным договорам не пускали домой по тем или иным причинам. Попытка не привела ни к какому результату. В июле 1928 г. Нансен через своего заместителя Й. Ф. Джонсона информировал венгерское правительство о своих переговорах с г. В. Чичериным по этому вопросу. Чичерин практически отклонил предложение Нансена, заявив, что Наркоминдел не занимается репатриацией бывших российских граждан из тех стран, в которых нет официального советского представителя. Мотивировал он это тем, что советской стороне необходимо предварительно получить сведения о просоветских или антисоветских убеждениях желающих возвращаться. Нансен был готов назначить своего уполномоченного в Венгрию, который мог бы заниматься проверкой русских эмигрантов в этом отношении. Однако на это предложение Чичерин возразил, что только сами советские структуры могут отличить «белого русского от большевистского». Ко всему изложенному Джонсон прибавил следующее: до 1924 г. Нансен по договору имел своих представителей в Москве и в Ленинграде, которые следили за дальнейшей судьбой репатриантов, и к которым они могли обращаться со своими жалобами. В 1924 г. советское правительство отказало ему в этом праве. Между тем, Нансен считал, что он несет ответственность как перед своей совестью, так и перед Лигой Наций за судьбу тех, кто вернулся на родину при его содействии128. То есть Джонсон таким образом дал понять своему венгерскому собеседнику, что Нансену неудобно ставить перед советским правительством вопрос о репатриации русских эмигрантов из Венгрии. При этом необходимо отметить, что венгерские власти не оказали никакого давления на эмигрантов в целях их возвращения в СССР. Нансену на его запрос ответили, что не ведется никакой статистики о том, сколько людей были бы готовы возвратиться, потому что – зная отрицательный ответ советского правительства – венгерские органы не хотят помешать русским беженцам жить нормальной повседневной жизнью в Венгрии независимо от полученного от советских органов ответа относительно возможностей их возвращения на родину129.
В 1924 г., в соответствии с общеевропейскими нормами, представление интересов проживающих на территории Венгрии граждан бывшей Российской империи было поручено Генри Раймонду, венскому представителю Бюро Нансена, но, поскольку он мог провести в Венгрии лишь несколько дней в месяц, в качестве его постоянного заместителя из числа лиц, относившихся к местной русской колонии, был признан Владимир Владимирович Малама, представитель Российского Общества Красного Креста в Венгрии. Одновременно с этим русских беженцев стали считать апатридами, т. е. лицами без подданства. О деятельности Генри Раймонда А. фон Лампе отзывался крайне отрицательно. Он считал его молодым еврейским карьеристом, который весьма слабо разбирается в русском вопросе, реальной помощи от него ожидать невозможно, он занимается только обеспечением льготных железнодорожных билетов для переправки русских эмигрантов из Венгрии во Францию, и выдвинул также сомнительную идею переселения эмигрантов в Мексику. И то, и другое Лампе считал крайне нежелательным130.
Изменение в статусе беженцев сопровождалось тем, что Алексей фон Лампе и назначенный в Будапешт Совещанием послов князь Петр Волконский в начале 1924 г. были исключены из списка дипломатических представителей, правда с оставлением за ними права экстерриториальности, и с молчаливого согласия венгерских властей они могли продолжать свою деятельность еще в течение года131.
* * *
В совокупности на решение вопроса о принятии русских эмигрантов повлиял следующий комплекс факторов: сочувствие, осознание определенной общности послевоенных трагических судеб России и Венгрии, отрицательное отношение к большевизму, опасения внедрения нежелательных элементов, шпионской деятельности, большевистской или панславистской агитации. По источникам можно четко отделить друг от друга «человеческий фактор» (о котором упоминают в том числе Деникин, Лодыженский и др.) и бюрократической, ведомственный подход к проблеме. Если там, где дело касалось первого фактора, явно преобладали положительные моменты, то в недрах бюрократии эмигрантов часто рассматривали только как статистические единицы и на первый план выдвигались политические соображения и упомянутые опасения. К этому можно добавить, что из-за экономической разрухи, растущей дороговизны Венгрия становилась все менее привлекательной средой для русских, большинство эмигрантов могло устроиться только на тяжелую физическую работу, многие из них (в том числе бывшие офицеры врангелевской армии) зарабатывали настолько мало, что им ежегодно оформляли удостоверения о бедности.
Помимо всего прочего языковой, религиозный, культурный аспекты тоже играли свою роль. В Югославии, Болгарии на первый план выходили славянская языковая общность, православие, общие традиции, в Чехословакии кроме славянского языка и чувства славянской общности имела значение и политическая поддержка – все это благоприятствовало формированию больших эмигрантских колоний. В Венгрии отсутствие всех этих предпосылок скорее затрудняло положение эмигрантов, усиливало в них чувство оторванности от основной массы русской эмиграции. Этой совокупностью факторов и объясняется относительная малочисленность русской колонии в Венгрии.
Примечания
1 Статья была написана при поддержке гранта Яноша Бояи Венгерской Академии наук и гранта Куно Клебельсберга Института Балинта Балашши. В ней изложены результаты исследований, достигнутые на определенной стадии изучения темы. Дальнейшая работа в российских и венгерских архивах, введение в научный оборот новых документов позволят дополнить эту картину новыми деталями и уточнить некоторые выводы данной статьи.
