Снова поднимается ветер, от его порыва шелестят ветви деревьев, кончиками касающиеся стен хижины.
– Ладно. Набирай.
Мы приковываем взгляд к дисплею телефона. Я нажимаю кнопку вызова. Вскоре на дисплее появляется значок, показывающий, что телефон ищет связь. Спустя полсекунды раздается длинный гудок.
Когда я кладу трубку, Гуннар облегченно вздыхает.
– Боже, – стонет он. – Какое напряжение. – Он кратко и глухо смеется. – Хотел бы я посмотреть на лицо Борга, когда он увидел звонок. – Он снова смеется, на этот раз более открыто и убедительно. – Этот парень, наверное…
Он резко останавливается и отходит на два шага назад, глядя на вибрирующий на кухонном столе мобильный.
Глава 103
– Не подходи, – говорит Гуннар. – Я передумал. Не отвечай.
– Да не парься, – шепчу я. – Мы же хотели, чтобы он перезвонил. Ты лучше пошагай здесь, ничего не говори, только шагай, нам нужна акустика. Хорошо?
Гуннар кивает.
– И еще, – добавляю я. – Включи проигрыватель.
– Что? – Гуннар в недоумении смотрит на меня.
– Включи его, – повторяю я и жестикулирую, показывая на проигрыватель. – Акустика, Гуннар, акустика. Затем я беру телефон и нажимаю на кнопку ответить. Боковым зрением я вижу, как Гуннар медленно идет к проигрывателю.
– Мама?
Я держу мобильный у уха, смотря на затылок Сольвейг Борг на диване. В полумраке она похожа на несуразный манекен, подсвеченный газосветной трубкой на потолке. В следующее мгновение из динамика доносится голос Сольвейг Борг.
Уставшими ногами по голому полу. Беспокойными шагами к последней двери. Я шла так долго, я устала и хочу домой.
– Мама? – его голос дрожит, кажется, его душат слезы приближающейся эйфории и облегчения. – Мама. Я совершил кое-что ужасное.
В припеве подключаются орган, флейта и виолончель.
Встретимся в раю. Там никто не роняет слез, а тоска превращается в лед…
– Мама, – шепчет Свейн Борг в третий раз. – Пожалуйста.
Орган и пение Сольвейг Борг медленно затихают, и вскоре звучат только флейта и виолончель, пока наконец не воцаряется полная тишина. А на другом конце слышно тяжелое дыхание Свейна Борга.
Он кладет трубку.
Глава 104
– Он что-нибудь сказал? – спрашивает Гуннар.
Я оглядываюсь по сторонам, взгляд скользит по стенам и углам, пока я пытаюсь проанализировать свои впечатления от разговора с Боргом.
– Боже, – дрожу я. – У меня мурашки по телу от этого парня.
– Как думаешь, сколько времени он провел с этими двумя до отъезда? – спрашивает Гуннар. – Здесь ведь остались еда, мусор, пустые коробки и газеты, это указывает на то, что он может…
– И не только это. Ты видел кровать в спальне? Ее застелили для двоих. Я думаю, они «жили» здесь вместе.
– Ради всего святого, – выдыхает Гуннар и обреченно качает головой. – Как можно «жить» с трупом собственной матери?
– Они были снова вместе, – спокойно отвечаю я. – Как было всегда. – Еще на полу лежит куча пустых инфузионных мешков и использованных шприцев с калия хлоридом Б. Думаю, он продолжал ухаживать за ней и выкопал ее, чтобы быть вместе с ней. Так же точно он поехал искать своего отца, ему нужно было к кому-то присосаться, чтобы было, с кем разделить ужас своего существования.
– Но зачем он убил тех невинных людей?
– Может, он звонил им и надеялся, что кто-нибудь возьмет трубку и даст на его вопрос ответ, который он так ждал?
– И что это за вопрос?
– Действительно ли мать попала в рай или существует ли он вообще. Думаю, Борг запаниковал, когда тетя с дядей решили послать его больной матери библейского проповедника и дать ей веру в Святого Духа и Иисуса Христа. В детстве тетка рассказывала Боргу, что такие дети, как он, не попадают на небеса. Он не хотел, чтобы мать попала на небеса, ведь тогда он не сможет встретиться с ней в раю. Поэтому он убил ее инъекцией калия хлорида Б до того, как они обратили ее в свою веру. Затем запросил разрешения развеять ее прах здесь, а когда ему отказали, он выкопал ее из могилы и привез сюда, чтобы быть уверенным, что они будут вместе.
– А старик в кресле? Улаф Лунд? Он что?
– Думаю, это его отец.
– Боже, – стонет Гуннар. – Почему он выбрал жертвами именно их?
– Может, он что-то увидел в них, горе, похожее на свое, и думал, что поможет им в раю, как в песне матери: Рай… там никто не роняет слез, и тоска превращается в лед.
Гуннар криво улыбается, изучая меня взглядом.
– Она так поет? Рай… там никто не роняет слез, и тоска превращается в лед?
– Да. Мы же уже два раза ставили эту песню с тех пор, как сюда пришли.
Гуннар продолжает смотреть на меня, сжав губы, не крепко, как он обычно делает, а слегка, словно пытается не засмеяться.
– Что такое? – спрашиваю я. – Ты мне не веришь? Включить?
– Может, лучше споешь ее мне? – насмешливо спрашивает Гуннар.
– Кретин, – говорю я.
– Ну давай, Торкильд. Спой уже, черт возьми. А то обстановка совсем унылая. – Он делает жест в сторону трупов на диване и кресле. – Вон, люди уже засыпают.
Я устало качаю головой и оборачиваюсь к сидящим трупам.
– Да, – говорю я. – Тут мертвая скука.
И вот мы оба смеемся. Раскатистым взрывным смехом, от которого болят щеки и текут слезы. Весь страх, беспокойство от нахождения в этом открытом гробу у горы, жажда таблеток и покоя, все это наконец находит выход.
Пошатываясь, мы идем к входной двери и смеемся как два пьяных подростка, одновременно протискиваясь в дверь, и выбегаем в холодную вечернюю темноту.
– О господи, – всхлипывает Гуннар, наклонившись и держась руками за колени, хватая ртом воздух. – Что мы, черт возьми, тут делаем? Что? – он выпрямляется и смотрит в небо, которое почти почернело. – Это безумие, Торкильд. Мы больше не можем тут находиться, в этом месте, это хреново для нас.
– Знаю, – отвечаю я, вытирая слезы. Случайные снежинки падают с темного неба и ложатся на землю рядом с другими.
– Представь себе, каково жить тут с мертвой матерью. – Гуннар стоит и рассматривает небо. – Что это сделает с тобой? С твоей головой?
– Насколько мы знаем, для него это был лучший месяц за долгое время. Гуннар, Борг – паразит, и он не собирается отказываться от матери ни в этой жизни, ни в следующей.
– Мне будет нужен перерыв, – голос Гуннара смягчается, тон становится ниже, словно ему нужно заглянуть глубже, чтобы достать нужные слова. – Когда все закончится.
