Ключ в замке повернулся.
Курсор мягко пульсировал на экране, пока они заходили, говорили, варили кофе, затем снова говорили на языке тела людей, неожиданно обнаруживших, что их связывает много общего. Выражения вроде «холистический подход» проплывали мимо некритически мерцавшего маячка.
– Он постоянно так делает, – жаловалась она. – Это все из-за выпивки и курения. Совершенно нездоровая жизнь. Как можно настолько себя не беречь?
Эрдан не ответил. Из принтера на стол каскадом вывалилось несколько отпечатанных листов, и теперь он просматривал их содержимое. С улицы донесся вой сирены, усиленный эффектом Доплера.
– Прошу прощения? – произнес он, оторвавшись от чтения.
– Я сказала, что он совершенно не умеет себя беречь.
– Кажется, теперь ему придется этому быстро учиться, – ответил Эрдан.
Он взял карандаш и принялся задумчиво рассматривать его кончик, пока необходимые навыки не щелкнули в голове. Затем он дописал в тексте несколько фраз. Этот идиот даже не уточнил, какая на нем одежда. Если вы действительно собрались писать от первого лица, то было бы неплохо одеться потеплее. В степи сейчас чертовски холодно.
– Значит, вы знакомы с ним уже давно?
– Много лет.
– Но ты не похож на большинство его друзей.
– Одно время мы были очень близки. Думаю, присмотрю за домом, пока он не вернется.
Эрдан набросал карандашом: «…но приветливый свет костра лагеря Скрилингов пробивался сквозь заросли обледеневших деревьев». Скрилинги – это нормально. Они считали сумасшедших людей великими шаманами, так что с Кевином все будет в порядке.
Никки встала.
– Что ж, пойду, пожалуй, – сказала она.
От странного тона ее голоса в голове Эрдана все перевернулось.
– Тебе не обязательно уходить, – ответил он. – Разумеется, если ты не против.
Последовала долгая пауза. Немного смущаясь, она подошла сзади и взглянула на бумаги через его плечо.
– Что это? – сменила она тему, пытаясь хотя бы ненадолго оттянуть момент логического завершения разговора.
– Его рассказ. Лучше отправлю утром.
– Ого. Ты тоже писатель?
Эрдан посмотрел на текстовый процессор. По сравнению с бронзовыми ордами Меркла он выглядел совсем не страшно. Теперь его ждала новая жизнь, он чувствовал ее неодолимое притяжение.
И она его полностью устраивала.
– Кажется, да, – ответил он.
– Слушай, мне правда нравится Кевин, – быстро проговорила она. – Но он всегда мне казался кем-то… не от мира сего.
Она отвернулась, чтобы скрыть смущение, и посмотрела в окно.
– На линии метро очень много синих огней, – сказала она.
– Неужели? – задумчиво проговорил он, внеся еще несколько правок.
– И куча народу толпится вокруг.
– Хм…
Эрдан сменил название на «Странник Соколиной песни». Теперь он видел, что в истории не хватает деталей. Надо добавить туда все, что он знал.
Немного поразмыслив, он дописал: «Хроники Кевина-менестреля. Книга первая».
Это самое малое, чем он сможет ему помочь.
Ночные «вертушки»
«Тайные превращения», ред. Диана Уинн Джонс, изд-во «Мэтуэн», Лондон, 1989 г.
Иногда вы придумываете какое-нибудь название и не можете не написать к нему рассказ. Диане Уинн Джонс нужна была история для подростковой антологии «Тайные превращения», которую издали в 1989 г. На самом деле результат мне понравился, но короткие рассказы меня так изматывают, что я даже завидую людям, которые пишут их ради удовольствия.
Слушай, констебль, я только одного не понимаю – неужели ему действительно нравится блюз? Ведь жизнь Уэйна и есть один сплошной блюзовый сингл. Я к тому, что если бы люди были музыкой, то Уэйн стал бы одной из этих старых шипящих записей, сто раз перезаписанных с цилиндрического фонографа или как там его… где какой-нибудь старикан с погонялом типа Глухой Рыжий Робинсон стоит по колено в Миссисипи и завывает гнусавым голосом.
Глядя на Уэйна, можно подумать, что он увлекается хеви-метал или музыкой Мита Лоуфа
[35], например. Но я подозреваю, ему нравится все. Без исключения.
А? Ну да. Это мой фургон, с намалеванной надписью «Дискотека Адского Пламени». Видишь ли, Уэйн не умеет водить. Ему это просто неинтересно. Помню, как я обзавелся своей первой «ласточкой», и мы с ним поехали отдохнуть. Вел машину я, ну и ремонтировал, конечно, тоже, а Уэйн только и делал, что вертел радио в поиске пиратских радиостанций. На самом деле ему было все равно, куда ехать, лишь бы по возвышенностям, где приемник брал «Кэролайн» или там «Лондон». Ну а мне было плевать куда рулить – лишь бы рулить.
Я всегда любил машины больше, чем музыку. До сегодняшнего дня. Не знаю, наверное, мне уже никогда не захочется садиться за руль. Иначе только и буду гадать – вдруг кто-нибудь появится на пассажирском сиденье?..
Извиняюсь. Ага. Так вот, значит, дискотека. Мы договорились, что с меня фургон, с него пластинки, а стоимость музыкального оборудования разделим пополам. Это, кстати, я предложил. Я к тому, что тогда мне казалось, что это прекрасная идея. Уэйн живет вместе с мамой, но теперь только в двух комнатах, поскольку вся остальная квартира забита его коллекцией винила. Многие люди коллекционируют пластинки, но Уэйн, мне кажется, мечтает… точнее, мечтал заиметь все пласты в мире, которые когда-либо выпускались. Лучшим развлечением он считал зайти в какой-нибудь древний магазинчик в каком-нибудь задрипанном городишке, перерыть там все снизу доверху и выудить нечто странное с названием типа «Звездный Спутник и Космонавты». И что самое смешное – когда мы возвращались в его комнату, он подходил к полке с винилом, сдвигал пласты в сторону, и там – представь! – уже стоит дожидается коричневый конверт, на котором написано правильное название, год записи и все такое.
Или, к примеру, он просит отвезти его в какой-нибудь Престон и находит там парня, работающего сантехником. И вот выясняется, что этот сантехник в далеком 1961 году называл себя Ронни Блесткой и даже успел подняться аж до 152-го места в чартах. И Уэйн просто хотел спросить, не завалялось ли у того лишнего экземпляра его единственной пластинки, которая оказалась настолько бездарной, что ее нельзя теперь отыскать даже в специализированных магазинах.
Уэйн был из тех коллекционеров, которые терпеть не могут пропусков в своей коллекции. Это почти религия, серьезно. В том, что касалось музыки, он мог дать фору даже самому Джону Пилу
[36], если бы не одна проблема: больше всего его интересовали записи, которых у него еще не было. Он мог годами ждать возможности заполучить демо-диск какой-нибудь панк-группы, которая, вероятно, давно перемерла от передоза, но к тому времени, когда пластинка оказывалась у него в руках, он уже знал о ней все – включая имя уборщицы, которая мыла пол в студии после записи. Одно слово – коллекционер.
