В общем, меня бросили.
Однако мы, опытные путешественники, всегда возим с собой то, что поможет пережить тяжелые времена. Под сиденьем я спрятал целую коробку всякой всячины: несколько маленьких золотых слитков (принимаемых к оплате повсюду, как самые лучшие кредитки), перец (на протяжении сотен лет стоил дороже золота), кусок алюминия (редкий и дорогой металл во времена, предшествовавшие появлению дешевого и обильного электричества), семена, карандаши и медикаменты (в количестве, достаточном, чтобы открыть аптеку). И не надо мне рассказывать о чудодейственных травяных отварах – люди орали от боли многие столетия, пытаясь справиться с гнойными нарывами на деснах при помощи любой зеленой дряни, вылупившейся из грязи.
Она смотрела на меня по-совиному, пока я разбирал свои припасы и объяснял, что для чего нужно.
А на следующий день ее папаша воткнул себе в ногу топор. Сыновья принесли его домой на руках. Я наложил ему швы и под ее пристальным взглядом обработал рану. Через неделю он уже ходил на своих двоих – вместо того, чтобы в лучшем случае превратиться в калеку, а вероятнее всего, в гангренозный труп. Так я стал героем. Точнее, не героем, поскольку для этого нужны героические мускулы, а скорее волшебником.
Поступать так – чистое безумие. Мы не должны вмешиваться. Но какого черта? Меня бросили на произвол судьбы. Домой мне уже не вернуться. Так что плевать. Я могу лечить, а здесь это почти так же круто, как умение убивать. Я стал приобщать их к гигиене. Рассказывал о репе, проточной воде и основах медицины.
Хозяином здешней долины был вполне добропорядочный рыцарь, которого звали сэр Эктор. Нимуэ была с ним знакома, что меня удивило, конечно, но зря: старик недалеко ушел от собственных крестьян и знал их, кажется, всех до единого. Он был ненамного их богаче, за исключением родовой истории, оставившей ему в наследство полуразрушенный замок и заржавевшие доспехи. Нимуэ раз в неделю посещала замок, чтобы выполнять, условно говоря, обязанности горничной при хозяйской дочери.
После того как я вырвал гнилые зубы, отравлявшие жизнь старому Эктору, он поклялся в вечной дружбе и выдал мне полный карт-бланш. Я познакомился с его сыном Кеем – рослым крепким парнем с бычьей мускулатурой и, вероятно, с бычьими мозгами. А еще была дочь, с которой никто не спешил меня знакомить подобающим образом – наверное, потому что она была довольно привлекательна и светилась совершенно нездешней красотой. Казалось, будто ее взгляд читал все, что вы прячете внутри черепа. Они с Нимуэ ладили как сестры. В смысле, как сестры, которые хорошо ладят между собой.
В здешних местах я стал влиятельным человеком. Удивительно, до чего сильное впечатление можно произвести при помощи горстки лекарств, знания некоторых законов физики и умения вешать лапшу на уши.
Бедный старый Мерлин оставил после себя пустоту, в которую я влился, как вода в чашку. Во всей стране не осталось ни единого человека, который не захотел бы ко мне прислушаться.
И лишь только выдавалась свободная минутка, Нимуэ, как маленький совенок, принималась пристально наблюдать за всем, что я делаю.
Полагаю, в то время я мечтал, как янки из Коннектикута, загнать все здешнее общество в двадцатый век.
С таким же успехом можно толкать море метлой.
– Но они же делают все, что ты им говоришь, – возражала Нимуэ.
Кажется, в тот день она помогала мне в лаборатории. Я хоть и называю ее лабораторией, но на самом деле это была обычная комната в замке. Я пытался изготовить пенициллин.
– Именно так, – ответил я. – Но что в этом хорошего? Как только я отворачиваюсь, они возвращаются к старым привычкам.
– Кажется, ты говорил, что димократия – это когда люди могут делать все, что захотят, – недоуменно проговорила она.
– Демократия, – поправил я. – Это нормально, когда люди занимаются тем, что хотят – при условии, если они делают это правильно.
Она прикусила губу.
– Звучит как-то странно.
– Тем не менее это так.
– И когда у нас наступит демократия, каждый сможет сказать, кто станет королем?
– Да, что-то в этом роде.
– А чем займутся женщины?
Я должен был это предвидеть.
– Ну, они тоже получат право голоса, – сказал я. – В конечном итоге. Правда, это займет некоторое время. Не думаю, что Альбион пока готов к избирательному праву для женщин.
– Для женщин уже есть избивательное право, – сказала она с неожиданной горечью.
– «Избирательному». Это означает право голосовать.
Я похлопал ее по руке.
– В любом случае, – добавил я, – не следует сразу же начинать с демократии. Вначале нужно пройти через такие вещи, как тирания и монархия. И тогда, добравшись до демократии, люди испытают такое облегчение, что немедленно вцепятся в нее обеими руками.
– Раньше люди делали то, что им приказывал король, – сказала она, аккуратно раскладывая по плошкам хлеб с молоком. – В смысле, верховный король. Все слушались верховного короля – даже короли поменьше.
Я уже наслушался об этом «верховном короле». Очевидно, в его бытность по земле текло такое количество молока и меда, что людям приходилось ходить в болотных сапогах. Меня на такие сказки не купишь. Я практичный человек. О великом прошлом люди вспоминают только тогда, когда пытаются оправдать посредственное настоящее.
– Такие личности могут многое сделать, – сказал я. – Но потом они умирают, и история показывает…
Вернее, «покажет». Но так я ей сказать не могу.
– …что после их смерти становится только хуже. Такая, понимаешь, загогулина.
– Это то самое, что ты называешь «фигурой речи», Мервин?
– Точно.
– Говорят, где-то остался ребенок. Король спрятал его до совершеннолетия, чтобы сберечь…
– От злых дядьев, что ли?
– Ничего не знаю о дядьях. Но я слышала, много людей ненавидели власть Утера Пендрагона.
Она поставила плошки с едой на подоконник. Как вы понимаете, я не очень хорошо разбираюсь в пенициллине. Просто выращиваю плесень на разных поверхностях с надеждой на успех.
– Почему ты так на меня смотришь? – спросила она.
– Утер Пендрагон
[53]? Из Корнуолла?
– Ты его знал?
– Я?.. Хм… ну да. Слыхал что-то. Он владел замком под названием Тинтагель. И был отцом…
Она уставилась на меня во все глаза.
– Он был здешним королем? – попробовал я зайти с другой стороны.
– Да!
Я не знал, что сказать. Поэтому просто подошел к окну и выглянул наружу. Ничего особенного, только лес. Не идеальный прореженный лес, как у эльфов Толкина, но густая сырая чаща, полная мха и гнили. И этот лес наползал на поля. Слишком много мелких войн и людских смертей. Слишком мало крестьян для пахоты. И где-то там – не очень понятно где – скрывается настоящий король. И он ждет своего часа, ждет…
