Весь персонал отделения прощался с Фомой как с родным. И это им всем, которые даже на улицу, хоть на минутку, не хотели его пускать, Фома собирался крикнуть на прощанье «У, крокодилы!». А теперь говорил растроганно: «До свидания, нет, лучше прощайте, конечно…» и махал рукой.
Когда Фома наконец вышел из корпуса и Вика обняла его на улице, от него пахло хомячками. Он был другой, Вика даже растерялась. Но Фома положил ей ладонь на макушку, поцеловал и сказал:
– Ты моя лыся. Вот и пойдём мы, что ли?
И они пошли. У въезда в больничный комплекс их ждали в машине друзья.
– Давай посмотрим, – сказала Вика.
Они обернулись. Ярко светило солнце предпоследнего дня лета, инфекционный корпус отбрасывал тень на морг, в окне бокса обезьянничал Ужвалда.
Вика помахала ему. Затрепетало платье цвета маковой росинки, красивее которого Ужвалда не видел никогда в жизни. Ему хотелось плакать по нежной лысенькой девочке, ему хотелось вернуть Фому, и Кувалда лишь выл в голос, улыбаясь и широко размахивая руками.
Фома тоже помахал Ужвалде. И уходил он медленно, потому что давно не ходил так далеко, и теперь не мог понять, хорошо это или плохо. Хрустела под ногами настоящая уличная пыль и тополиные листья, Фома поднял голову и шёл, глядя в небо. Перед ним снова было пространство, он смотрел в него и широко открывал глаза – ему казалось, что так он быстрее привыкнет к разлитой вокруг и совершенно ничьей вечности. Светлого воздуха было так много, что Фоме казалось, его вот-вот сметёт с поверхности земли.
«Лучше бы была ночь, когда я выйду», – подумал он, потому что в густой темноте мир скорее бы привык к нему. Но что сделано, то сделано. Фома остановился и посмотрел на рыхлую кучу жёлтых листьев.
– Я не могу заказать Богу время суток, Вика, – сказал он, – но могу купить для нас лето. Правда?
Вика улыбнулась ярко-ярко, Фома взял её за руку и пошёл дальше. И каждый его шаг от больницы стоил дорого – Фома заплатил за них свободой.
А когда они с Викой подошли к машине, друзья уже сложили тент. И понеслись они в город – только ветер свистел у Фомы в ушах и Вика смеялась звонко и радостно.
Меньше чем через неделю они приехали к Ужвалде в гости. Прыщей на Ужвалде осталось совсем немного, словно никогда и не было. И глаза стали почти одного цвета с зубами – считай, другой человек смотрел на Фому из рамки окна их бокса. Фома еле узнал его.
– Да такой же, это просто тебе всё другим кажется. Ты ж его только с той стороны видел, а я в основном с этой, – сказала Вика, и Фома подумал, что она права.
Выписать Ужвалду могли в любой момент, и Вика с Ужвалдой были уверены, что они знают истинную причину исцеления. Один Фома ни о чём не догадывался и был зол на медлительную черепаху Аниту Владимировну, которую он почти простил, но, видно, ещё не до конца.
Ужвалда, снабжённый всеми возможными номерами мобильной и стационарной телефонной связи с Фомой и Викой, обещал непременно позвонить, как только его выпишут. Но прошла ещё неделя, Фома нашёл ему работу и задумал одно выгодное предприятие, однако тот не объявился.
А когда Вика и Фома снова приехали в больницу имени Красного Шприца, то оказалось, что из инфекционного отделения Ужвалду выписали четыре дня назад.
И пропал Ужвалда. Разыскал Фома общежитие его бывшего университета. Много там было негров, некоторые отзывались на имя Ужвалдо, а также и на Освальдо, и на Асфальто, но всё это были не те. А об их малыше не знал никто.
Очень хотелось Вике и Фоме верить, что он вернулся наконец на родину к своему мужественному народу. Но было понятно, что это неправда.
Осенью в Пномпене было лето, но когда Вика и Фома вернулись оттуда, по нашему тёмному небу ползли необъятные тучи, и ледяной ветер дул на Викины щёки, успевшие привыкнуть к теплу и счастью.
Давно возвратились с моря Лариска и её попутчицы, приехала, наверно, и Анита Владимировна Таптапова из своего заслуженного отпуска, Брыся стала близкой Викиной подругой. А Ужвалды так след и простыл…
В первые морозы, когда ещё почти не выпало ни кусочка снега, Фома шёл по улицам города. Он торопился, потому что опаздывал. И вот один из переулков оказался перегороженным – большая незамёрзшая лужа не давала для прохода пешеходов никакой возможности. Судя по следам, все сворачивали в дырку в заборе. Фома так и сделал.
За забором шла стройка. Здание модной конструкции строилось, видно, очень поспешно, потому что ещё совсем недавно ничего на этом месте не было. Строили молдаване. Они громко кричали что-то друг другу, махали рукавицами, разгоняя едкий чёрный дым, который валил из огромного котла. Фома присмотрелся повнимательнее и заметил, что у котла стояли негры в телогрейках и ушанках и, судя по запаху, варили смолу.
Фома даже остановился. Без сомнения, это были негры, три человека, и работали они на подхвате у молдаван. Такого Фома ещё никогда не видел. Но тут один из них, в самой затрапезной телогрейке, помешал чёрную кипящую смолу длинной палкой с привязанной к ней банкой, вытер сопли рукавом – и, конечно же, Фома узнал в нём своего маленького пропавшего Кувалдочку!
– Ужвалда! – закричал Фома и бросился к костру через чёрный дым. – Кувалдометр! Эй! Стой, иди сюда!
Палка с банкой упала из рук чернорабочего, погрузилась в смолу почти вся, на него заорали сразу несколько человек, по-молдавански особенно громко…
Малыш Ужвалда протянул к Фоме руки, но потом застеснялся.
Его не хотели отпускать. Ещё чего не хватало – его напарникам вдвоём придётся со смолой гонобобиться. Молдаванам было всё равно, лишь бы смолу вовремя подавали. Фома купил большую бутылку водки, протянул Ужвалдиным напарникам, которые аж губами зашлёпали от радости, и попросил выпить за их здоровье.
Так Кувалда попал к Фоме домой. Где он был, куда пропал – Ужвалда рассказывал наперекосяк, сбиваясь и кашляя. Сейчас он жил в строительном вагончике, а до этого…
…– И сели мы, к сожалению, выпить, – продолжал свой рассказ намывшийся и смачно поевший Кувалда.
И дальше всё то, что случилось с ним, вырисовывалось очень знакомо – и даже в то, что сейчас Кувалде в строительном вагончике живётся с ребятами очень хорошо, Фома поверил. И Вика, когда пришла с работы, поверила, но нашла ему тёплую пижаму и положила спать на раскладном кресле.
– Фома, – кричал Кувалда с кресла, и было видно, как в темноте светятся его круглые, словно отмытые, белки глаз, – а я ведь дядю Мамоджа у нашего посольства видел! Это он был, из машины выходил, я ошибиться не мог! Ведь, значит, он здесь!
– Который с твоим папой в шахматы играл? Я помню, – сказала Вика.
– Ага!
– Точно он, может, кто похожий? – на всякий случай спросил Фома, который, вообще-то, уже засыпал. – А то, я смотрю, все вы на одно лицо.
