Ну что ты будешь делать… Всё против нас, только ветер навстречу. Я всегда знала, что дорога от метро проходит рядом со стройкой, но кто это тут свежего цемента успел налить? Или бетона, не знаю, только вляпалась я, кажется, конкретно. По самую щиколотку влипли в незастывший раствор оба мои ботинка.
Козни, всё это козни. Мужики-строители мне подкузьмили, хоть я с ними даже незнакома. Мстят, конечно, за обижаемый мною мужской род.
Но я выбралась. Только куда же я пойду теперь, такая грязнущая? Втыкаю ноги во все сугробы, какие попадаются на пути, пытаюсь отчистить ботинки, а тут ещё и слёзы наворачиваются. Нет, это не слёзы, это дождь и снег, конечно! Только что же это я такая маленькая и несчастная? Где мои хитроумные уловки? Это же я, всё та же я, которая глумится над мужчинами, та, что заводит свою динамо-машину и вертит её ручку, вертит, вертит…Что делать-то? Не могу я такая показаться…
Но военные, хоть и заляпанные грязью ботинки несут меня вперёд, и вот я уже, вроде и не желая этого, у знакомого подъезда, вот я в лифте, вот…
Рука сама тянется к звонку, открывается дверь – и вот она на пороге я: мокрый и грязный монстр.
И что? Меня обнимают мощные любимые руки, всю, вместе с курточкой и ранцем, отрывают от пола, кружат. Летят лепёшки грязи с ботинок во все стороны, а слёзы текут и тоже разлетаются.
– Я вля-япалась… – вою я.
– Ерунда… – Меня ставят на место, целуют, и я во всю улыбаюсь сквозь слёзы.
И вот уже чисто вымыты мои ботинки, ни следочка грязи на них не осталось. Набирается в ванну вода, греется чайник, выставляются угощения, выключается компьютер – всё это мне. И герой мой вот он. Почему герой? Потому что мне хочется так думать.
– Знаешь, я не могла позвонить, правда, – говорю я, враз вспоминаю всё, что произошло за сегодняшний вечер, и снова собираюсь заплакать.
– Да ничего страшного. Ты же приехала, – отвечает он, и мне становится крайне стыдно. Такой наивный и великодушный. А я…
– Приехала…
– Как твоя Светка? Удалось её развлечь?
И тут я вспоминаю, что Светку надо бы хорошенько разогнать.
Беру трубку телефона и собираюсь идти в ванную. Но спохватываюсь, подбегаю к своему ранцу, вытаскиваю банку и кричу:
– Ой, чуть не забыла! Вот они, маленькие! Ну-ка, где твой уж? Я ему вкусных лягушек привезла! Сегодня шла мимо зоомагазина и купила! Такие?
Лягушки оказались такие, какие надо, и маленький домашний уж давно не ел. Пищевая цепочка замкнется. Вот такая жизнь.
Погружаюсь в ванну, замираю на дне, как моя лягушка, затем выныриваю, вытаскиваю руку из облака пены и набираю телефонный номер Светки. Через некоторое время слышу её голос, полный любопытства:
– Привет, откуда звонишь?
Так я тебе и сказала, откуда! Ну уж точно не оттуда, откуда ты думаешь.
– Ой, ты знаешь, – начинаю я загадочным голосом, и на том конце провода уже предвкушают услышать интересную историю. Про отношения мужчины и женщины.
И я начинаю рассказывать Светке всё. Что я думаю о ней и её сотруднике. Но лаконично. Потому что меня ждут. Ждут меня, понимаете?
B АКЦИИ НЕБЕСНОГО ЭЛЕКТОРИЧЕСТВА
Холодно, очень холодно было в Москве этим ноябрём. С самого начала месяца часто и помногу шёл жёсткий мелкий снег. Промёрзший ветер нёс его по широким улицам, разметал в переулки, шлифовал им до благородного блеска накатанные дорожки на тротуарах.
В один из ледяных дней, когда на свистящей улице лёгкие не успевают согреть попавший в них ветер, к расселённому аварийному дому, затерявшемуся в старых новостройках Москвы, подъехала облава.
В доме жили. И серьёзно рисковали при этом – тот, кто не имел в столице прописки или регистрации, после облавы обязательно ставился перед выбором: или получать срок за тяжкое нарушение регистрационного режима, или, подписав добровольно-принудительный контракт, отправляться в дальнее-дальнее Подмосковье. Там, среди глухих и сырых Талдомских лесов, стояли вредные-вредные, но очень полезные столице предприятия. Там работали на износ. Получали, конечно, зарплату – не наличными, а переводом на пластиковую карточку (действующую, правда, только в том городе, где работник был прописан). К концу контракта набегала приличная сумма, забирай и иди себе, то есть непременно отправляйся на малую родину – отъезд с завода и возвращение в порт приписки тщательно фиксировались. Но как набегали деньги, так и убегали силы – наступал этот самый полный износ организма.
Всеми способами нужно было стараться не попасть туда, а грозило это только жителям Немосквы и Необласти, которые приезжали в столицу охотиться на деньги. Ведь деньги по-прежнему водились только там. Эти чужие Москве были не нужны – своим рабочих мест не хватало.
Зато очень пригождались Области. Эти люди были Сила, рабочая нужная сила.
В Москве уже давно нельзя было иначе – новый закон оказался суровым, повёрнутым добрым лицом к тем, кто вовремя успел стать в столице «своим», и лицом беспощадным – ко всем остальным.
* * *
Юля проснулась, но глаза открывать не спешила, потому что слышала – Володя чем-то гремит, а значит, зажигает керосинку. Холодно, лучше ещё чуть-чуть полежать на кровати из высоких ящиков и благодарно-жарких армейских одеял. Юля поправила на голове шерстяной платок, сладко повернулась на другой бок и, вытянув шею, понюхала воздух. Скоро запахнет едой – и вот тогда можно будет обрадоваться новому дню.
И правда. Вот в холодном воздухе понёсся дух тёплой рыбы; рыбы горячей; даже слегка подгорающей рыбы. Юля открыла глаза – Володя улыбался и широко махал ей сковородкой.
Юля выбралась из одеял, слезла с шаткой кровати, сразу обулась в крепкие ботинки.
– Юля! Я жду тебя. – У Володи был замечательный голос. На такой голос хотелось бежать с края света.
И сам Володя был очень красив. Быть бы ему артистом. Но он выучился на геодезиста – умел замерять землю, которой до его голоса, лица и тела не было никакого дела. Пока он жив, конечно, не было.
Юля любовалась своим Володей. Выпила воды, которую он дал ей. Выпила ещё, посмотрела на белое дно чашки, ещё раз выпила. Сняла платок, поцеловала Володю, улыбаясь ему и рыбе, отскочила в самый дальний угол крошечной самодельной комнаты и совершила несколько упражнений зарядки, которым позавидовала бы заядлая фитнес-женщина.
Рыба ждала, подёргиваясь на сковородке, снятой с огня. Она не остывала, хотя уже должна была – ведь в комнате, кроме керосинки, не было обогрева.
Ждал и Володя. Он никогда не ел без своей Юли.
Вот они подсели к рыбе. Но тут топот, крики и треск послышались с разных сторон. Кто-то истошно кричал, упираясь, кто-то кричал, напирая. Кто-то громко бежал по коридору, ближе к комнате-городухе, ещё ближе…
