— Прости. Я знаю лишь одного человека, который туда ходил и вернулся обратно живым и в своем уме. Тебя. Мне нужен твой опыт.
— Тебе страшно.
— До усрачки, уж прости за выражение. Но на данный момент то, что творится со мной, пугает больше, чем ужасы Лимба.
— Вот в такие моменты и совершаются глупые ошибки, — устало обронил Старик. Вздохнул и махнул рукой. — Мальчик взрослый, последствия расхлебаешь. Я подготовлю карту и снаряжение. Учти, что Печатями за Вратами пользоваться нельзя.
— Фон настолько высок? — удивился я. — Ведь столетия прошли.
— Ты не представляешь, насколько, — с нажимом ответил старый корсар. — И недооцениваешь мощь Вестников, что прорвались в Тару тогда. Их развоплотило, но Тьмой сейчас сочатся даже камни. Любая Печать будет подобно крику в гнезде фоморов, любое повреждение Оков сделает тебя видимым. Так что использовать придется механику, собственную ловкость и ум.
— Видимым? — переспросил я.
— Да. Тьма спит. Или скорее дремлет и не обращает внимания на обычных людей. В свое время повезло, успел смекнуть, что к чему. Но напарники оказались не так осторожны.
— Использовали артефакты?
— Ну да. Ведь готовились, брали с собой самое мощное. Кто-то наверняка до сих пор шастает по тем коридорам, ищет кого б сожрать.
— И такую ошибку совершают все, кто туда лезет, — медленно произнес я. — Занятный поворот.
— Ага, — кивнул Старик. Подобрал саквояж и отряхнул невидимый сор с рубахи. — Но обсудим позже. Сейчас тебе нужно отдохнуть.
— Пожалуй, ты прав, — кивнул я, неожиданно для себя осознав, насколько вымотался. Тело и верно молило о пощаде, ссадины и ушибы зудели, а новые татуировки страшно жгли. Я буквально чувствовал, как наливаются свинцом веки, бессилие осклизлыми змеями обвивает руки и ноги. И если раньше страшился при мысли о том, чтобы спать в гроте, то теперь и тысяча бесов не заставят отказаться от отдыха. Добраться бы до постели.
— Я подготовил комнату, — поняв, о чем думаю, сказал Дампир. — Иди по туннелю до конца, сверни направо. Приборы поставил и включил. Если что, кричи.
— А ты услышишь?
— Услышу. Но успею ли добежать или чем-то помочь, не уверен. Старость не радость. В худшем случае понаблюдаю, как тебя жрет, причмокивая и похрюкивая от удовольствия, неведомое Зло, зафиксирую процесс.
Судя по тени ухмылки в уголке рта, Старик банально глумился. Чтобы вызвать злость, протест, и таким странным образом поддержать. Но я устал настолько, что не реагировал на грубые уколы. Встал и поплелся в коридор.
Зло так Зло. Сожрет так сожрет. И ладно. И плевать.
* * *
Рейсовое грузовое судно. Наши дни.
Лишь восторженные мальчишки думают, что служба на субмарине — дело веселое.
Впрочем, те же мальчишки и войну считают чрезвычайно увлекательным занятием, где во вспышках пламени и блеске клинков сражаются воины, где свершаются подвиги, а враги обезличенно-мерзкие, истекающие гноем кровожадные чудища. И нет у супостатов никаких увлечений, дел, сыновей и матерей, некуда возвращаться. Их нужно повергнуть, дабы восстановить справедливость, добро, порядок.
Мальчишки вообще во многом ошибаются, доверяя рассказам сверстников, приключенческим романам и собственной фантазии.
Насчет войны можно поспорить, Олаф в рядах гвардов не мелькал, в сражениях лицом к лицу участвовать не доводилось. Но пару лет отдал патрульному флоту, успел пожить достаточно, чтобы иллюзии развеялись под напором суровой действительности.
Знал, что в службе на корабле нет ничего увлекательного. Даже на военном, где все подчиняется Уставу, и в мирное время вахты сводятся к муштре и учениям. Где раз в пятилетку происходит какая-то мелкая стычка на границе, но чаще случается так, что противники — ржавые пиратские рейдеры и дырявые лоханки контрабандистов, — сдаются, едва гидроакустики слышат звук отпираемых торпедных люков крейсера.
И если уж «повезет» встрять в настоящее сражение с фоморами, ты одинаково ничего не увидишь. Ведь смотровые посты есть далеко не на каждом корабле, положено там находится лишь высшим офицерам.
Тебя же поболтает в каком-нибудь тесном отсеке, побегаешь в панике с сослуживцами, выполняя противоречивые приказы, помолишься вместе с отрядным пастырем. И в лучшем случае кутерьма затихнет, вернетесь в порт. В худшем довольно быстро захлебнешься или разорвет на части взрывом. Или задохнешься, сгоришь, отравишься углекислотой, а твой распухший труп сожрут мерзкие твари, коих якобы должны побеждать несокрушимые воины.
Романтика.
Бывает ли скучнее и тоскливее? Еще и как! Например, на грузовых субмаринах, где весь многомесячный поход ты сидишь в вонючей холодной жестянке в окружении грязных человеческих тушек и таких же немытых разумов. Изнываешь от скуки, ссоришься с сослуживцами, механически выполняешь обязанности, спишь и ищешь, чем бы отвлечься от мыслей, читаешь, играешь в карты.
Погони? Сражения? Подвиги? Исследования новых пространств?.. Да как бы ни так! Грузовики ходят лишь проверенными фарватерами, охраняемыми и благополучными. Более того, многие корабли, как и тот, где служил Олаф, оснащены мехатронными или гнозис-навигаторами. И тогда работа сводится к обслуживанию машин. Штурман лишь корректирует курс, в прочее время плюет в потолок. А для остальной команды невероятным приключением становится борьба с крысами и ремонты уборных.
В таком контексте ценнейшее качество моряка — умение уживаться. В меньшей степени с другими людьми. Но прежде с собственными мыслями, страстями и страхами.
Порой Олаф вспоминал тех, кого оставил в порту Ньювотера, вспоминал людей, разговаривающих без умолку, обожающих сутолоки, шумные компании. И иронично думал о том, что такие болтают потому, что боятся услышать себя. Таким в походы нельзя.
Сам он научился слышать внутренний голос, научился не бояться призрачного шепота. И если не полюбил одиночество, то смирился. Читал, если удавалось достать книги. Спал. Работал. И когда становилось невмоготу, рисовал, переносил образы на дешевую бумагу из водорослей углем и паршивыми красками, выцветающими через неделю.
Но мичман не огорчался. Ведь не учился на художника, и его мазня не стоила как произведение искусства ни шиша. Банально избавлялся от болезненных образов и настроения, эмоций. Криво, косо, как умел. А иногда отпускал фантазию, загадывал, сбудется или нет нарисованное.
Не худший способ самосохранения.
…Сегодня не его вахта. И потому как водится, обретался в своем мелком закутке, почему-то называемом каютой. Бесцельно водил углем по бумаге, с интересом наблюдая, что же выдаст подсознание. Пока получалось нечто вроде кляксы. Или черного зловещего спрута с бездонными провалами глаз.
Не очень жизнерадостно. Сбудется или нет?.. Лучше бы нет.
Лампа над люком мигнула красным, но Олаф сделал вид, что не заметил. Лампа настойчиво мигнула еще дважды, призывая встать и плестись на пост. Не сирена, но отреагировать обязан, как ни крути.
